Жизнь в понимании Криса Мэнникса явно принимала значение проще, чем у всех, кто собрался в этот день в галантерее Минни. Глядя на то, как отъявленные ублюдки и головорезы готовы были перерезать глотки друг друга, Крис начинал чувствовать себя не в своей тарелке. Жизнь не значила для него так много, как и для всех добродушных людей, служащих на страже порядка, не всегда государственного. Чем меньше он о ней думал, о смысле существования, тем проще Кристоферу было жить и выживать, но на деле же, как и все лёгкие на подъем люди, он надеялся в большей степени на везение и случай или случай везения. Срабатывало практически безотказно — именно поэтому одна пуля из револьвера у него в ноге, а не в члене, отравленный кофе не в его желудке и из всех собравшихся он - единственный выживший. Надолго ли? Мэнникс не хотел искать ответ. И всё же, то, что давалось ему так легко — жизнь — стоило голов и выплюнутых органов остальным, и в этом должен быть смысл. Рут был беспринципным сукиным сыном, но этот сукин сын, знавший Криса от силы несколько часов, спас его чёртову жизнь. Джон Рут, по наблюдению шерифа, пристрелил бы собственную мать, если бы она подошла к нему со спины, Джон Рут был параноиком, а параноики гораздо более опасные противники, чем молчаливые наёмники, и всё же, захлёбываясь кровью, Вешатель предупреждает Шерифа об отравленном кофе. Кристофер, признаться честно, всегда верил во вторые шансы. И свой Мэнникс просрать не мог, повторяя себе, что если доживёт до рассвета, застанет прекращение пурги, то даст дёру, даже если придётся эту ёбанную ногу отрезать. Дэйзи где-то бросила тесак.

Шериф обводит взглядом галантерею, такую пустую, несмотря на горы трупов и запёкшиеся на полу литры крови, прежде, чем уснуть, потеснив остывающее тело майора Уоррена, почившего около часу назад. По крайней мере, Кристоферу кажется, что прошёл целый час в этой адской тишине помещения и свистящей пурги за окном, швыряющейся ошмётками снега в заиндевевшие стёкла. Не видно ничего, кроме слабого очертания горной вершины, до которой, однако, несколько миль, хотя с виду и вовсе пару шагов. За окнами темнеет, и Крис как-то не сразу понимает, что прошло всего несколько часов с момента начала этого всеобщего безумия и игры в детективов, в которую решили сыграть восемь с небольшим взрослых дяденек и одна женщина, хотя по ощущениям целые сутки, а, может, и больше. По ощущениям ты, Крис Мэнникс, подыхаешь в этой дыре, о которой никто не вспомнит как минимум пару дней. Потому что ещё вчера, кажется, был четверг, а  сегодня жители Ред Рока и не вспомнят о том, что должны ждать приезда своего нового шерифа — едва ли они вообще вспомнят, что у них должен быть шериф, так, на минуточку...

Так что, да: шериф Мэнникс не строит радужных планов на будущее. Он вообще их не строит сейчас, потому что это бесполезно, бессмысленно, но думать о чём-то надо, чтобы с ума не сойти, ведь спать не хочется совсем после всего этого Ада, несмотря даже на боль в раненой ноге и слабость в теле. Его отец однажды сказал, что ранения в колено и живот самые болезненные. Теперь Крис понимает на собственной шкуре, что отец был прав, но порицает его за то, что не рассказал, как с этими самыми ранениями справляться — сейчас он бы не отказался применить на практике курс по оказанию первой медицинской помощи самому себе. А больше, собственно, некому: предлагать  снежный компресс для побитого лица леди уже поздно, Крис, ты немного опоздал, о манерах нужно было вспоминать раньше; Маркиз Уоррен ни на секунду руку со своих простреленных яиц не убирал, а предлагать подобное шериф бы никогда не решился; травяной настой для старого сердечника тоже не вариант — и, в общем и целом, Кристофер понимает, что оказался в жопе мира в самой комичной ситуации на свете, которая ни одному адекватному человеку в голову не взбредёт, с самой лёгкой травмой из всех здесь имеющихся, которая, однако, медленно перерастёт в гангрену и устроит ему те ещё острые ощущения напоследок. Такая себе перспектива, если честно.

Помирать никому не хочется. Чёртовы слабаки те, кто желает смерти, потому что любой человек, сколько-нибудь ценящий жизнь, будет цепляться за неё до последнего вдоха, сколько бы в нём не было пуль или переломов, Крис точно в этом уверен, потому что ни один из восьмерых ублюдков не просил добить себя, чтобы облегчить страдания и поскорее закончить с этим дерьмом и кровавым театром, и жизнь — вот то, что навсегда застыло в глазах повешенной суки с собачьим бешенством в крови и всегда там было. Ни смерть брата, который поставил на кон свою голову ради её спасения, ни предсмертные конвульсии не сумели потушить в глазах то, что сейчас медленно уходило из тела Криса Мэнникса с каждым новым выдохом. Дэйзи боролась и выживала, и ни на мгновение не смалодушничала, вероятно, до последнего будучи уверенной, что верёвка оборвётся, и попросту не желая верить в иной исход, и Крису от этого как-то особенно тошно. Ему-то сейчас жить не хочется, но он не боится ни смерти, ни физической боли — ему просто надоело. Он по-человечески устал и разочаровался во всём, в чём только можно было, он серьёзно не понимает, за что всё это на него свалилось и чем таким в этой жизни он провинился, чтобы сейчас так огребать, и единственный вопрос, который интересует новоиспечённого, почти_покойного шерифа: "какого чёрта я всё ещё жив?", потому как он уже давно вот так смиренно полулежит на влажном от крови матрасе и ждёт своего часа. Они все умерли. Все до единого в этой галантерее, но Мэнникс какого-то хрена жив, и в довершение ещё уснуть не может — и он не знает, что из этого хуже.

— Как уж тут уснёшь, — недовольно кряхтит молодой мужчина, смотря в потухшие выпученные глаза висящей под потолком женщины, а затем поворачивая голову, чтобы встретить упереться взглядом в седую макушку мёртвого ниггера, и, к собственному ужасу, не испытывает омерзения ни от того, что слева, ни от того, что справа. Впереди тоже мало чего интересного, кроме грязных ковбойских сапогов и пустого кресла. Никаких тебе собеседников, ничего отдалённо напоминающего живое — Крис готов поклясться, что это худшее из всего, что с ним происходило, потому что больше всего на свете он ненавидел одиночество и скуку. — Вот уж кому точно не повезло, так это тебе, ниггер. — Вздыхает Мэнникс, хлопая по плечу майора Уоррена, который хотя бы как-то напоминает спящего. Честно говоря, самовнушение контроля — хуёвая сублимация страха.

Кристофер боится. Как и любой обычный человек, к числу которых шериф себя неизменно причислял, несмотря на холёную самоуверенность внешне неординарного человека, он боялся здесь сдохнуть в полном одиночестве среди запахов смрада, испражнения от повешенного тела, а чуть позже и собственной гнили, безвестным путником, участником кровавой бани, вынужденным не_войти в историю и не сделать ничего полезного. Собственно, а чего он хотел? Крис не относился к тем выдающимся личностям, которые всего добиваются выдающимся талантом и мозгами, но с лёгкостью мог бы причислить себя к разряду «везучих». Выбиться в шерифы для парня с «семейной» репутацией и так было подарком судьбы, шансом, который выпадает раз на миллион — и Крис Мэнникс удачно его просрал, возвращаясь к неизменным позициям неудачника, младшего сына мародёра Мэнникса, подшутить над которым не мог только, разве что, идиот.

Поэтому Кристофер весь из себя такой забавный и добрый малый, временами эмоциональный (ну, как сказать, временами...), который с долей иронии примет подколку и отшутится, потому что другого не остаётся, потому что хуже младшего неудачника может быть только обидчивый неудачник. Сука, да тут уже давно целый букет комплексов вырисовывается, но Крис Мэнникс их не признаёт, он ведь крутой парень. Должен им быть. И он-то сам в глубине души понимает, почему за столь короткий промежуток времени привязался к Оззи, чьё настоящее имя он нихрена не помнит, и почему до того шального выстрела отказывался верить в его причастность к «делу Домерг», а шериф назвал бы его именно так, прибудь он в Ред Рок с запряжённой повозкой трупов. Просто Освальдо единственный воспринял его серьёзно — чуткий сукин сын, самый умный член банды и всей этой восьмёрки, не считая майора Уоррена; проявил подобие отцовской заботы или гордости, хрен разбери, Кристофер никогда во всём этом не разбирался, а для незамеченных младших детей это подобно... Ну, вот если бы сейчас ему заботливая хозяйка принесла попить да поесть прямо в постель — вот примерно так. С аллегориями у Мэнникса тоже очень сложно.

—Полный мудак Крис Мэнникс. Никто в него не верил и никогда не поверит. Поздновато дошло. Вот ты в меня верил, ниггер? Нихуя ты не верил, — причитает Крис, активно жестикулируя и ёрзая на кровати в поиске удобной для больной ноги позы. —Может, ты, чокнутая сука? — Обращается он к Дэйзи, но совсем не негативно, голос в какой-то степени даже тёплый. Кристофер успел привыкнуть к этим головорезам, но даже мёртвыми они не были бесполезными собеседниками. Теперь они хотя бы его слушают, и слушают чертовски внимательно, но только Мэнниксу от этого не весело — ему скучно. С ним не спорят, его не перебивают, но  он по-прежнему достаёт всех своей болтовнёй и бушующими эмоциями. Но это же нормально, Крису, вообще-то, уже пару лет как за двадцать перевалило, если кто не знал.

—Эй, сукины дети! Есть кто живой? Хоть кто-нибудь, блядь! — Орёт Мэнникс во всё горло, зная, что галантерея ответит ему мёртвой тишиной, а самого его никто не услышит. По крайней мере, сейчас можно делать что угодно, и крик — не самая пропащая идея, быть может, даже лучшая. Порой Крису хотелось поорать во всё горло, чтобы быть замеченным, но сейчас действительность как никогда отражает всю его жизнь. —Пожалуйста, — стонет Крис, запрокидывая голову и страдальчески глядит в потолок, ожидая ответа. Отвечает ему только ветка, под завывания метели ударившаяся в стекло, и Крис едва заметно вздрагивает, но разочарованно выдыхает.

—Ну и пошли вы к чёрту.

И, замолкая где-то на пару минут, шериф Мэнникс ощущает усталость и некое подобие покоя с примесью холодного отчуждения. Затем очень тихо, почти неосознанно, начинает мурлыкать под нос колыбельную, которую лет двадцать назад ему пела мама, и обе оставшиеся в его памяти нечётким силуэтом — странно, что он слова помнит.
[SGN]
Oh no no no, you got me talkin’ politics. I didn’t wanna. Like I said y'all, I’m just happy to be alive.[/SGN]
[NIC]Chris Mannix[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2MFtV.gif[/AVA]

Отредактировано Hermes (2018-10-31 18:51:35)

O, Death, O Death
Won't you spare me over 'til another year?

Так хуёво, Крис может поклясться, ему ещё никогда не было. Физически, душевно, как угодно — просто прекратить бы уже это всё или отмотать время назад, в такие моменты этого особенно хочется, а ещё Кристофер хочет зарыться в тёплую постель с головой, крепко уснуть и уйти от всех проблем, и чтобы позже ему заботливо принесли чаю, пригладили волосы на лбу и сказали, что всё хорошо. Удивительно, какие простые человеческие мечты одолевают умирающего_истекающего кровью человека. Он засыпает ненадолго, но ослабленному организму этого достаточно, чтобы прийти в себя хоть немного и вернуть здравый рассудок, чуть-чуть набраться сил. Во сне боль отступает, её не чувствуешь — наблюдение, которое заставляет задуматься, что боль подобна иллюзии, а не паразиту, что цепляется к поражённому очагу, прогрессируя. К тому же, чуть позднее поразмыслив, Мэнникс приходит к выводу, что уже не так и больно. Спасибо майору, который помог перетянуть рану и остановить кровь. Бедро и впрямь стало болеть меньше, а во сне и того перестало; но стоило открыть глаза и неправильно дёрнуться, резкая боль пронзила до самых лопаток. Но ничего, это терпимо, Крис мужчина — он выдержит.

Только легче на душе не стало, чувство одиночества граничило с отчаянием уже, когда он вслух просил хоть кого-нибудь быть живым, а Крис Мэнникс по жизни вообще редко о чём-то просил, в основном, не ожидая помощи. Ему казалось, что если он попросит о чём-то, ему либо откажут, либо посчитают беспомощным, а этого он никак не мог допустить. Сейчас уже всё равно, кто его кем посчитает — Крис не совсем уверен, что он останется прежним, если выживет в этом аду, а осудить за слабость его уже никто не сможет, попросту потому, что никто не станет свидетелем этого проявления минутной слабости. В конце концов, у каждого в такой ситуации есть право бояться. Умирать действительно страшно, это только в сказках герои все поголовно храбрецы бесстрашные, а люди-то совсем не такие.

Кристофер не сразу понимает, что голос в его голове — не плод больного воображения, а нечто реальное, конкретное, принадлежащее именно одному человеку, голос которого единственный отложился в его памяти и въелся под корку. Что-то такое назойливо-навязчивое, и Крис счёл бы это своим проклятьем — такое бывает, когда призраки прошлого преследуют тебя, в частности, призраки, причиной смерти которых он стал. На самом деле, Мэнникс совершенно не хотел крови. Ни своей, ни чужой, ни тем более крови Освальдо Мобрэя, который чем-то запал в его душу. Но Крис не винит себя, ни терзается угрызениями совести. Он же ублюдок, такой же, как и все они, ныне мертвецы, и не должен страдать по всем параметрам.

Простреленная нога ни на секунду не перестаёт болеть, но за пару часов Кристофер успевает с этой болью смириться — сильный смелый шериф, мужественно претерпевающий боль, в конечном счёте он научился её не замечать и принять как должное, но остаться калекой в столь юном возрасте (если он, конечно, до рассвета доживёт) ему нисколько не претит, и виноват в этом лишь лже-палач, потянувшийся за пистолетом на мгновение раньше, а дальше —  дело чистых рефлексов и хорошей реакции, а у шерифа с этим порядок, иначе пуля была бы где-нибудь в деревянном кухонном шкафу, а не брюхе Мобрэя, как оказалось-то, совсем не Мобрэя. Так что жалеть Крису не о чем, да и он не настолько глуп, чтобы даже предложить, будто бы позволил себя убить этой шайке головорезов... Нет, у него были все основания на этот выстрел, он должен был спустить курок, чтобы выстрелить в преступника во имя свершения закона, что он и сделал.

Тогда почему его, блядь, это совсем не утешает?!

Более паршиво Крису Мэнниксу давненько не было, но ему хочется, конечно, думать, что дело не в паршивом англикашке, единственному, кому он поверил и конкретно так проебался, а в состоянии своём и ситуации в целом. Холодно, одиноко, мерзко, но хоть не голодно и на этом спасибо.

Хуже только глюки. Сквозь полудрёму Крису кажется, что с ним говорят. Отчётливо так, хриплым прокуренным мужским голосом с нотками котяры — голосом Освальдо, который, вроде как, помер. Крис думал, что тот помер, вообще-то, с такой раной обычно не выживают, ну разве что самые везучие, но и это ненадолго, вы посмотрите на эти условия и засранную галантерею, сразу же видно, что она изгадилась меньше, чем за день, потому что здесь, ни много ни мало, протоптались восемь холостяков и одна баба, и близко не напоминающая хозяйку-хранительницу очага и уюта, как было предначертано ей природой. Кристофер радуется, что хоть дверь ещё не выбило вьюгой — дверь и вправду дерьмо, но пока вроде не воняет, то есть, не распахивается, так хоть можно сохранить тепло чуточку дольше, оно крайне необходимо для поддержания иммунитета сейчас.

В конечном счёте слабость сморила его, и Крис провалился в сон, достаточно глубокий, чтобы не сразу сообразить что к чему и не потянуться к пистолету, спрятанному под подушкой. Ему не очень хочется просыпаться, и в любой другой ситуации шериф наверняка бы не проснулся или успешно бы имитировал сон, но Мобрэй... Чёрт бы побрал этого Мобрэя, он заставляет Криса не просто глаза распахнуть от удивления и шока, но напрячься так, что аж мышцы свело. Он ведь и не думал, что просьбу хоть кому-то быть живым Господь бог примет так буквально, но, кажется, небесные силы всё же есть, мама права была, иначе как объяснить то, что старина Оззи едва ли не нависает над шерифом, удерживая руку напротив его горла и отчего-то не решаясь сомкнуть её на бледной худощавой шее. Кристофер совсем немного напуган.

Тут любой бы обосрался, давайте быть честными. Не каждый день ты просыпаешься от того, что менее, чем в полуметре от тебя сидит головорез с прозрачными намерениями убить тебя, смотрит злобно, позволяя капелькам крови стекать на твои штаны. Вот и Крису от этого как-то не по себе стало, такого он явно не ожидал, хотя не сказать, что недоволен. Конечно же, он рад. Спустя пару мгновений, когда от сонливости не остаётся и следа, Крис начинает давать отчёт ситуации и, конечно же, не может внутренне не ликовать от того, что всё-таки не остался один. Проблема лишь в том, что, вероятнее всего, он застанет смерть второго, вроде почившего ниггера, соучастника кровавой бани, сколько-нибудь скрашивавшего последние часы Кристофера Мэнникаса. А, может, и не последние.

Быть может, судьба придумала что-то особенное для него, вроде четвёртой осечки старушки Смерти, и наутро пурга действительно успокоится, даруя пятый шанс убраться прочь от этого проклятого места. Мужчине уже ничто не кажется невозможным — даже то, что палач останавливается, так и не сделав то, что хотел, говорит разумные вещи, которые Крис, однако, не может отфильтровать, чтобы дать ответ, потому как ничегошеньки не знает, и уж тем более причины своих решений. Ему бы хотелось, чтобы кто-то решил за него или подсказал, но, кажется, сам палач не в курсе, что им делать дальше. Просто никто не ожидал такого поворота событий, никто не ожидал, что умрёт. Освальдо пытается встать, но попытки проваливаются без точки опора, покуда мужчина не находит её в колене парнишки.

— Вот это охуеть, — выдыхает, наконец, Крис, не переставая таращиться на Освальдо, слово бы он сейчас сделал самую дикую хуйню на свете. В принципе, так и вышло. Оззи просто воскрес из мёртвых, как тот самый Лазарь, дополз до него, Кристофера, несмотря на боль и мучения, и ткнулся мордой в его колено, словно бы это — самая нормальная вещь на свете. Крис, по правде говоря, не может разобраться, что из всего этого пугает/удивляет его больше. Просто это всё далеко не нормально, но это уже, блять, что-то, поэтому не жалуйся, придурок, и соображай быстрее, раз тут всевышний вторыми_третьими шансами раскидывается!

— Ты хотел меня... убить, да? — протягивает Крис почти без издёвки в голосе, упираясь локтями в матрас по бокам от себя и подтягиваясь наверх, принимая удобную сидячую позу, но по-прежнему не сводя оленьих глаз с палача. — Знаешь, это выглядит пугающе... — констатирует факт шериф, наблюдая за проглотившим язык Мобрэем, что с него глаз не сводит и смотрит так уничтожающе, что хоть сейчас копыта откидывай. Но не так всё просто, совсем не так. Ладно, играть в молчанку можно, но Кристофер в эту игру всегда проигрывал, так что не против проиграть и сейчас. Вероятно, это сейчас самое верное логическое решение за всё время здесь, потому что именно оно-то от них и ускользает с каждым мгновением, проведённым в молчании и бездействии. Крис пока не знает, что делать, но понимает, что предпринимать надо хотя бы что-то. И ещё лучше — просто узнать у старшего поколения, потому что он нихуя уже не понимает и с таким дерьмом никогда не сталкивался.

— Ну я-то, видимо, ехал вас всех приговорить к казни и закрыть дело всей своей жизни, ну, мол, привез Вешатель одну, а за ней ещё пятеро джентльменов подъехали. — Крис вскидывает брови, начиная свой рассказ, разбавляя его немалой долей сарказма, и разводит руками, случайно задевая кистью затылок мёртвого ниггера и брезгливо, почти что женственно, одёргивает руку: — И вот я закрываю это дело и... у меня новая лошадь, широкополая шляпа и, как минимум, три женщины и бесплатное виски в салуне. А какого чёрта ты, Хуй-знает-как-тебя-зовут... — с нескрываемой долей детской обиды в голосе, как можно более невозмутимее держится Мэнникс, поднимает корпус, принимая сидячее положение, и спрашивает: —..ввязался в это дерьмо? — и вопрос этот действительно интересный, потому как образ Освальдо в голове шерифа совсем не вяжется со всей этой ситуацией. Он не похож на остальных, хотя из всех собравшихся наибольшее сходство Крис находил в сравнении с мексиканцем — быть может потому, что оба слишком не вписывались в окружение. Во всеобщем безумии и подозрении не сразу заметишь подвох и хоть какие-то различия, но у Мэнникса было время подумать и провести парочку несложных причинно-следственных связей. Ему кажется, что у Боба и Освальдо не было другого выхода. Из всей банды только они были эмигрантами, а таким в этой стране непросто устроиться. В поисках американской мечты ты обычно опускаешься на самое дно — по всей видимости, именно это с ними и случилось. Только бандиту, прикрывающемуся именем палача, повезло больше.

— Просто ты не похож на рыцаря и тем более не похож на глупца. Тут вроде бы я деревенщина из Техаса, — спокойно ухмыляется Крис, озвучивая очевидные факты, и совсем не стесняется своего происхождения. Куда уж ему идти в сравнение с педантичным ублюдком, пьющим чай строго по часам, и казаться кем-то другим. Маски уже давно сброшены, играть больше не нужно.

—Оззи... Ты умрёшь, да? — чуть позже осторожно спрашивает Крис, словно надеясь услышать другой ответ, а не тот, который они оба знают. Шериф не может смотреть на две проклятые дырки, одна из которых нанесена им самим. Думать о том, что в его ногах умрёт человек от его пули, почти невыносимо — но Крис, конечно, об этом никогда не скажет.
[NIC]Chris Mannix[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2MFuf.gif[/AVA]
[SGN]
There ain't no bounty on my head, bushwacker. You let me die, that's murder![/SGN]

Отредактировано Hermes (2018-10-31 18:53:33)

Вся его жизнь кажется теперь одним большим недоразумением. Столько обид, столько переживаний, которые испытывал Кристофер внутри своей семьи, казались теперь сущим раем или, что ещё хуже, тихой гаванью, по сравнению с теми сутками, что подходили к концу в этой дыре под названием «Галантерея Минни». Всё вмиг стало незначительным и даже смешным, кроме одного — они с Оззи подыхают здесь, и найдут их уже подгнивающими трупами, даже не остывающими, а давно уж застывшими. Не такого будущего хотел для себя Мэнникс, не для того он ехал в Рэд Рок, чтобы не доехать до него и не начать жизнь с чистого листа. Нет же, Крис правда хотел зажить нормальной жизнью — ну, знаете там, жену найти, чтобы рожала ему детей, пока муж работает в участке и пользуется уважением у народа, как справедливый и хороший шериф, которого этот город заслуживает... Что ещё? Ну, нередкие вечера в салуне после рабочего дня, новые сапоги со шпорами и всякое такое, Крис не уверен, что до конца правильно представляет себе эту неблагодарную работёнку, не думает, что на деле его могут подстрелить в пьяной драке или садануть под сердце нож без причины — конечно, о таком Мэнникс даже не думает. Но зато отлично представляет свои функции и права, понял это, когда вздёргивал на самодельной виселице сучку Домерг, и большего облегчения в жизни, чем в эту самую минуту, когда последняя капля жизни с последним вздохом покинула её тело, Крис не ощущал. Вот тогда он и понял, что сделал что-то правильное. Справедливое.

Никакие морально-этические ориентиры, естественно, в этот момент его не волновали и то, что Дейзи, на секундочку, женщина, Кристоферу было насрать, ведь в его глазах, как и в глазах покойных Джона Рута и Маркиза Уоррена, сука была исчадием ада и посланницей Сатаны, не меньше, и потому заслужила подобную смерть. Ведь ради этого, с одной стороны, всё и затевалось. С другой же стороны затея была этого повешения не допустить. Что же, можно считать, миссия выполнена и можно спать спокойно, но если сон ассоциируется со смертью, то Мэнникса мучает бессонница, а за компанию и последнего выжившего головореза, которого бы тоже не помешало повесить, ведь новоиспечённый шериф Рэд Рока точно знает, какую сумму дают за палача и какая его ждёт судьба, если они всё-таки выберутся из этой ямы. Впрочем, шериф искренне считает, что любые прегрешения можно искупить раскаянием и страданиями, его в этой вере вырастили и с этой верой он по жизни идёт, отрицая, конечно, свою религиозность, но христианские настроения в, простите, Кристофере, не заметил бы, разве что, мудак.

На самом деле, лёжа на этом, без пяти минут, смертном одре, Крису хочется молиться Богу, как единственному, кто его услышит и вообще заметит. Молиться за все свои грехи, ошибки, неправильные поступки, благодарствуя за хорошие моменты, и это странно для него самого, он ведь никогда серьёзно к религии не относился, оглядываясь на пример отца, но сейчас голос матушки отчего-то читает в его голове все эти старые-добрые «Отче наш» и иже с ним, и это кажется единственно правильным сейчас, потому что молить о спасении больше некого. И будь Крис Мэнникс проклят триста раз, если эта вера неожиданно не оправдывается, когда хриплый голос Освальдо и его физиономия не возникают перед Шерифом, подобно Лазарю, и глаза мальчишки похожи на два пятака, в которых читается абсолютно всё — Кристофер врать не умеет, он добрый малый, и не особо умный, чтобы играть какие-то роли, кроме как себя самого, и ему бы у Маленького человека этому поучиться, да только нужно ли? Кто-то же в компании должен быть искренним. Этого и без того слишком мало, а в галантерее Минни и тем более, Кристофер был единственным светлым пятном среди головорезов и охотников за головами и кучера, кто просто был собой. И этот не-особо-умный-парень, вообще-то, первее всех вычислил убийцу. Ну, одного из...

Хоть какая-то радость в этом аду, кровавой бане, что умирать приходится победителем, но кому от этого легче? В одиночестве это чертовски страшно, а вместе с лже-палачом ужасно обидно — теперь, зная, что ты не один, умирать совсем не хочется. Да и будь этим живым убийцей деревенщина или брат психованной, Крис бы так не думал, но перед ним не кто иной, как Освальдо Мобрэй, и жизнь вцепилась в них, подобно лишаю, от которого, однако, избавляться не хочется ни одному, ни второму. Крис всё ещё обижен в глубине души на Палача, хотя вслух этого не скажет — вот ещё, позориться он будет, проявляя слабость перед предателем, что ли? Ну уж нет, Мобрэй этого не дождётся, даже если глаза Криса Мэнникса будут похожи на глазки брошенной собачонки в лютый мороз, но вслух он этого не озвучит. Не доставит такой радости. Он и так здесь с бедром простреленным и периодическими завываниями показывал, как ему хуёво, а этого уже предостаточно, чтобы, вспоминая и осознавая, желать закрыть лицо руками и провалиться сквозь землю. Он просто видит этот взгляд внимательного англикашки —  тот хоть и к смерти более близок, чем горе-шериф, но во взгляде у него превосходство и какая-то отеческая снисходительность, которая Кристофера не то бесит до дрожи в конечностях, не то успокаивает перед лицом финальной проблемы.

Крис задаёт вопросы — нормальное желание в сложившейся ситуации наедине с человеком, который, вроде как, должен быть ему врагом, но на деле хуй его знает, Крис даже не хочет об этом думать, потому что быть дуалистом проще и легче, а сейчас и вовсе нет смысла разбираться в оттенках и подводных камнях. Вопросы — ответы; его это вполне устраивает. Но Освальдо продолжает в игры с ним играть, играя роль конченого ублюдка, лёжа перед ним на полу, в его ногах, если быть точнее, и глядя хищно снизу вверх. Крис растерян немного, не понимая, в каком он положении — не то час триумфа, не то ничья, пёс его разбери... В любом случае, Оззи выдаёт правду порционно, разбавляя слова собственными ремарками и замечаниями в адрес Шерифа. Крису хочется глаза закатить и сказать что-то вроде, мол: «Оззи, не ворчи, как мой покойный дедушка», но интуиция подсказывает ему держать язык за зубами, чтобы не увести собеседника в иную степь разговоров. Времени у них на то, чтобы разглагольствовать, не очень уж много.

Это всё так глупо, на самом деле, что хочется от отчаяния не то рассмеяться от души, не то разрываться истерично, будто ты ребёнок, которого забыли родители и тебе до ужаса одиноко и страшно. Крис, конечно же, из всех вариантов выберет первое — смех всегда был защитной реакцией Мэнникса, даже когда дела были в полной жопе. Смех же, вроде, жизнь продлевает, может, это и объясняет, почему Крис всё ещё не сдох. Почему не сдох Освальдо-Питти — это уже другой вопрос, но Крис Мэнникс, по правде говоря, рад, что этот головорез выжил. Только от этого проблем не поубавилось. И упоминание об отце в их контексте Криса достаточно больно задело под рёбрами, только дурак не мог догадаться, что тема отцов и детей в случае с наивным шерифом самая острая и злободневная. Вот только не учёл бешеный пёс, что за эту ночь Кристофер достаточно вырос, чтобы суметь дать отпор, да и порядком надоело ему уже слушать ото всех, каким бы его отец, каким он никогда не будет, и всё такое подобное — это правда уже надоело, тема устарела и уже вызывает раздражение, а не злость. Тем более, не Ему сравнивать себя с лидером Мародёров Мэнникс. И Кристофер не теряет момента осадить англикашку:

— Сражаться за идею хотя бы не позорно. Если есть идея, то она будет жить, а вместе с тем будет жить и память. А о тебе, Палач, никто не вспомнит, когда закончится война... Или эта ночь. — Крис вскидывает брови, произнося последнюю фразу, и криво ухмыляется, словно бы через силу. Он спокоен, не то, чтобы обычно, и это должно удивлять, пожалуй, но шериф и правда думает, что очень уж заебался чувствовать. Слишком большой спектр эмоций и чувств, в большей степени негативных, и ещё он не выспался, спасибо Оззи за это, так что всё, о чём может думать Крис Мэнникс — это о том, как бы не послать собеседника на три буквы с этими его остротами и ядовитыми комментариями.
<…>
Освальдо ворочается, кряхтит, постанывает от боли, а Крису в эти моменты хочется закрыть уши ладонями, потому что слышать эти звуки в полнейшей тишине захлопнутых дверей галантереи становится невыносимо. Кристофер терпеть не мог моменты, в которых он был бесполезен, потому что, на самом деле, ему хотелось бы помочь облегчить страдания врага, вовсе не из-за малодушия, а по человеческой доброте. Крису в данный момент кажется, что ненавидеть весь мир — удел слабака. Когда умираешь, почему-то хочется думать о хорошем. Но и это сделать трудно, когда у тебя в ногах чёртов головорез подыхает, и холодно в комнате не из-за сквозняка вовсе, а из-за толстого слоя льда, которым покрыто сердце Пита Хикокса. Он весь полон боли, ненависти и злобы, и под горячую руку попадает Домерг, из-за которой всё и произошло, хотя обвинять сейчас нужно Мэнникса, который прострелил его очень метко, хотя стрелял скорее навскидку и на адреналине. Крис понимает, что ненавидит эту Дейзи всеми фибрами своей души, и ему нисколько её не жаль, но подыхающий Питти вызывает в нём эффект прямо противоположный.

До него не сразу доходит, что ворчания головореза стали обращаться к нему, и Крис неожиданно встрепенулся, когда его имя слетело с губ Мобрэя. Он всё прослушал, и сейчас упорно пытался сообразить, что имел в виду Освальдо, но, решив отбросить эти попытки, просто подумал, что стоит сначала сделать, а затем уж спрашивать что и почему. Он и так не хочет показаться идиотом, а переспросить в данной ситуации именно это бы и означало, и Мэнникс не хочет облажаться в очередной раз. Он просто сидит в той же позе, что и секундами ранее, хлопает ресницами, переводя взгляд то на подвешенную Дейзи, то на ворочающегося Освальдо, и периодически пытается повернуть голову в сторону дохлого ниггера, несмотря на то, что попытки становятся безуспешными, ведь Мобрэй в прямом смысле мешается под ногами и не даёт Мэнниксу возможности даже повернуться. Такая возможность предоставляется через мгновение, когда Крис уже открывал было рот, чтобы сообщить о некоторых проблемах с передвижениями, но не успел, заметив чужие движения. Крис наблюдал за тем, как Освальдо находит в себе силы доползти до стула и даже подняться, разрывая мертвенную тишину матерными ругательствами и стонами, выбивая дыхание из лёгких Криса Мэнникса — тот смотрит на него широко раскрытыми глазами и полуоткрытым ртом, как на героя, и не может найти силы отвести взгляд, как ребёнок не может оторваться от бликов на игрушках новогодней ёлки. Это настоящее чудо. Сила воли Палача спасёт их обоих, Крис отчего-то в этом не сомневается, и в очередной раз за ночь уже думает, что не ошибся, отдав предпочтение личности Мобрэя среди всей восьмёрки. Он забывает о своей боли, дискомфорте и даже сквозняке, сконцентрировав внимание на Освальдо, и только когда слышит его рявканье в свой адрес, растерянно начинает шевелиться и внимать каждому слову.

Мужик дело говорит. Только Крису отчего-то не легче, именно сейчас он спасовать готов, впервые в жизни испугавшись, что у него что-то не получится. Подвести Оззи сейчас казалось ему катастрофой, хотя он и понимал, что при неудаче об этом никто не узнает и не вспомнит, покуда оба будут мертвы. Впрочем, шевелиться надо было, и что-то отвечать — тоже, поэтому Крис прикидывает быстро что к чему, как провернуть то, о чём его просит англичанин, и для начала понимает, что неплохо было бы заняться своей раной, а затем помочь Освальдо. Вот только как? Ему курсы мадесестричек в папашином лагере никто не проводил, ему, в принципе, лечить никого не приходилось до этого.

— Нет, я не хочу умирать, но именно это и произойдёт, если не перестанет снегопад. — Делает разумное заключение Крис, переводя взгляд на оконце за спиной палача. К собственному удивлению он обнаруживает, что пурга стихла, а за окном падает редкий снег, который и снегопадом назвать сложно. Буря, так внезапно охватившая горную область, стихала также неожиданно быстро, как и разгонялась. Но всё же ещё не до конца закончилась метелица, а дороги по прежнему занесены сугробами, что создаст лошадям серьёзное препятствие в передвижении. — И что ты предлагаешь делать? — выдыхает Мэнникс, приподнимаясь на локтях и перекидывая вес тело на другую сторону, чтобы удобнее было вынуть ремень из собственных штанов, а не переворачивать застывшего мёртвого ниггера.

Надо же, Мэнникс ещё и соображает. Значит, ещё не всё потеряно.

Он делает так, как парой минут ранее ему советовал Освальдо: затягивает ремень выше своей раны и с удивлением отмечает, что болеть она перестала. По крайней мере, перетянутые артерии не подпускали туда кровь и сделали из раны своеобразную мёртвую зону, лишив всякой чувствительности. Крис поднимается, подавляя всяческие звуки — держится, засранец, сохраняя храбрый вид.

— Найти иголку и нитку, скальпель, что я должен делать? О, виски, — переключается Мэнникс, хромая по комнате и оглядываясь по сторонам. Это мило, конечно, забота и всякое такое; но Крису бы действительно понять, что делать, и скорее бы этим заняться, потому что думать уже невыносимо, он бы действовал по принципу "глаза боятся, а руки делают", чем представлял бы сейчас весь процесс операции. Он правда находит виски — целую бутылку — и крепко сжимает в руке. Под командованием Осваьлдо Мобрэя молодой человек едва ли не летает по галантерее, воодушевлённый и возбуждённый от будоражащего голову страха, перерыв все ящики и кухонные полки в поисках чего-либо, отдалённо напоминающего инструменты. Он находит чистое бельё, упирается рукой о стол и морщится от боли в затекающей ноге, но этот страдальческий вид упорно прячет от прожигающего спину взгляда Освальдо. Крис знает, что тот глаз с него не сводит, сидя близ трупа Домерг, и ему представляется обзор на всю галантерею. Вот здесь, сбоку от Мэнникса, они пару часов назад ели все вместе горячее рагу, а сам же он стоит на территории условно обозначенной Филадельфии, едва удерживаясь от желания залить в себя алкоголь и как можно больше — прямо сейчас ему хочется нажраться в хламину и ничего не помнить, чертовски осмелеть и вынуть хотя бы одну пулю из туши своего врага. Соберись, Крис Мэнникс!

Шериф встряхивает головой, отгоняя паническое состояние, и берёт себя в руки, поворачиваясь к Освальдо с привычной широкой улыбкой и задором в глазах — мальчишка, привыкший притворяться перед братьями и отцом, это уже чёртова привычка, но такая полезная. Лишь бы не показать неуверенность, ведь Крис, мать его, Мэнникс может всё. Даже если, блять, впервые вешает человека и оказывает первую медицинскую помощь продырявленному несколько раз убийце.

Мэнникс ковыляет обратно, удерживая в найденных тканях всё необходимое и найденное в галантерее, а когда возвращается, с разочарованием понимает, что не додумался лишь до одного — сидеть ему явно будет негде. Освальдо занял своей задницей последний живой стул, который в своё время точно также служил подпоркой раненому Крису. Он на мгновение недовольно поджимает губы, глядя сверху вниз на невозмутимого палача, и со вздохом медленно опускается перед ним на колено, мысленно проклиная всё на свете и до чёрта смущаясь. Его снова охватывает мандраж, и только сейчас шериф понимает, что придётся всё делать самому, абсолютно всё, потому что Хикокс будет не в состоянии даже расстегнуть пуговицы на своём жилете. Кристофер коротко матерится, сообщая раненому, что катился бы тот нахер со своими комментариями не по делу, и опирается рукой о колено убийцы, пока устраивает ногу в относительно удобной позе. Крис медлит, разглядывая тело напротив, закрытое несколькими слоями одежды, и в его глазах застывшая растерянность, граничащая с осознанием дальнейших действий. Блядь. Ну почему всё это с ним-то происходит, в самом деле?!

— Я, блядь, не жалею, что прострелил тебя. — Бубнит шериф Мэнникс, не поднимая взгляда, пока длинные тонкие пальцы его расстёгивают жилетку, а затем рубашку Мобрэя, старясь не задеть кожи и обожжённых ранением участков, оттягивает воротник, а затем тянет вниз тяжёлое клетчатое пальто англикашки, задерживая дыхание из-за переживаний, что эти лишние движения палача ненароком причинят ему боль. На самом деле, Крису на него не наплевать. Он, блять, не настолько садист. Он вообще ни разу не садист, в отличие от Маленького человека напротив. — Не обижайся, Оззи, но ты ещё легко отделался. Тебя хотя бы убивает не то, что породило. — Крис хохочет, выходит немного нервно, но шутить хотя бы так вроде получается, и на том неплохо.

Крис смотрит на голое тело от шеи и до пояса, хмурится, видя воочию, как выглядят эти его раны, но там помимо дырок от пуль ещё несколько шрамов, не только на торсе, но и на руках, и Мэнникс непроизвольно сглатывает, даже не представляя, откуда появился хотя бы каждый из них. У него же тело контрастирует, пара шрамов от детских забав и неудачных падений с лошади. Правда, теперь ещё одна рана появилась, на этот раз не такая простая, и тоже от человека напротив. Они оба хороши, чего уж говорить, продырявили друг друга, и теперь сидят в одной лодке в тщетных попытках выжить. Шериф опускает взгляд на затекшую ногу, понимая, что сама рана болеть перестала. Ремень защищает. В Освальдо, однако, две пули, а не одна, и, ебись оно всё конём, Крису по-хорошему бы сообразить, где взять ещё два. И взгляд он опускает на единственный ремень в поле зрения, а именно на ширинку г-на Мобрэя. Он вздыхает глубоко, почти обречённо, и превозмогает себя — Крис Мэнникс не только ебаный расист, но ещё и гомофоб — и если покраснеть он не может из-за жара во всём теле, то обратной реакцией он, сука, начинает бледнеть.

— Заткнись, нахрен, — предотвращает словесную катастрофу Крис, однако он смело, почти героически, откупоривает бутылку виски и делает большой глоток, глядя в глаза раненому, и передаёт бутылку тому в руки. Пальцы ощупывают пряжку ремня и расстёгивают её, Крис не знает, куда девать взгляд, потому что смотреть в ту же точку стрёмно, но поднять взгляд и встретить ухмыляющуюся рожу всё_понимающего Хикокса ещё, блядь, хуже. Мэнникс потому резко дёргает ремень, вызволяя его из петель брюк, и только потом дарит палачу ехидную улыбку — мол, ты пей, сейчас будет весело. — Не вижу ничего смешного. — И вскидывает брови невозмутимо.

Крис ощупывает бицепс мужчины с целью нащупать место артерии, и затем затягивает ремень поверх мышцы, не слишком сильно, но и не слабо. Кровотечение, которое вновь открылось после удаления от тела прилипшей одежды, приостановилось, и Крис облегчённо прикрывает глаза. Полдела сделано. Далее в ход идёт отобранная бутылка и удар по английской роже, когда другая рука наклоняет горлышко к ране и поливает вонючей спиртяжкой, и перебинтовка чистой простынёй раненого плеча. Пулю нужно зафиксировать, а не вынимать — это он, кстати, от папкиных шлюх помнит. Со второй раной выходит сложнее, её перетягивать никак нельзя, да и нечем, ремни поблизости закончились. Матерные выражения, гуляющие по галантерее, прекрасно помогают справиться со страхом и волнением обоих мужчин, и в особенности вторая дизенфекция раны тащит за собой цепь смачных ругательств. Но когда брюшная полость поверх марлевой проспиртованной повязки перебинтована пододеяльником, одеться кажется просто примитивной задачей для обоих.

— Да ну нахуй эту медицину. Дейзи, грёбанная ты шлюха, — вопит Кристофер, никак не подавляя возбуждённую адреналином эмоциональность, воспроизводит ещё несколько животных звуков, и, успокоившись, глядит ошалелым взглядом на продлённую им жизнь Палача. — Знаешь, уже можно говорить "спасибо"... Питер, — Крис нарочно выделяет его настоящее имя, стараясь приукрасить английским акцентом (неплохо, наверное, получилось, перед ним хороший учитель сидел всё это время, и теперь Крис точно не сможет избавиться от акцента на слове shite вместо грубого американского shit).

И почему-то вспоминает о том, что одноимённый апостол также отрёкся от Христа, и Богом клянётся, что не знает, с чего вдруг всплыла такая ассоциация. Но из тысячи любых простецких имён, настоящее имя Освальдо слишком заметно перекликается с его, Кристофером.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2MFtV.gif[/AVA][nic]Chris Mannix[/nic][sta]son of a gun[/sta]
[SGN]Well, I'll be double-dog damned! [/SGN]

Отредактировано Hermes (2018-10-31 18:54:20)