Газетные заголовки пестрят оповещениями об утренних убийствах - дополнение к утренней чашке кофе, крепкого, как пинок для нового судмедэксперта местного полицейского отделения. Счастья ему и долгих лет жизни. Мои ладони очерчивают в воздухе гротескно-фигуристые силуэты полнотелой mademoiselle, спицеподобного молодца и мужчины треугольной формы. Мысленно я забираю у них кровь (дань вежливости = разрешите пожалуйста) и ткани, бережно исследую каждый миллиметр, листая всплывающие перед взглядом конформации минимальных частиц, которые выдадут истинного преступника. Я единственный, кто может ответить на закономерно всплывающий: who's the villain?
Фотографии в ряд на самой верхней полке говорят, что я беззаветно и бессмертно молод - сами же с каждым днем все старее, позволяют частичкам пыли липнуть к темным рамкам, и кислороду в воздухе - медленно окислять металл. Провел пальцем по гладкой поверхности дерева, усеянной редкими мелкими заусенцами - и они переходят в пальцы, и пылевые частицы цепляются за кожу, с легкостью и непосредственностью ветреной женщины отставая от предыдущего места упокоения. Все эти мелочи для того, чтобы намертво забить череп побуждениями к действию и не думать ни о чем ином.
Тем временем кто-то делает последний вдох, а моя голова трещит по швам, и мне некогда об этом думать.

What is the difference between a fly and a bird?
A bird can fly, but... THERE'S NO DIFFERENCE BOTH WILL DIE.

Безобразно проста истина об отсутствии смысла и очарования у самопровозглашения: истошный вопль mass media (medium, genetivus singularis: mediii, neutrum) поселился на наиболее улавливаемых и приятных человеческому уху частотах. Первое, что нужно сделать ради заслуженной порции внимания - это растратить себя для печатного оттиска в свою же честь. Если в составе красителя ионы железа или фуксин, то текст растворяется в воде, но если пигмент, то буквы сожрет только пламя. Если слова отпечатываются на подкорке изумленного и испуганного мозга, то сотрутся уже не по воле субъекта. Значит, при необходимости я сам отпечатаю свое имя раскаленным клеймом в головах жителей Гнилого Готэма, чтобы погружение в сон было слиянием с каждой горящей буквой этого слова.

Ровно сто семнадцать шагов до поворота на главную улицу, считал, но сбился, едва не вспорхнув безжизненной субстанцией на сверкающий красный капот. На лбу явственно выступает надблоковая вена - supratrochlearis - facialis - jugularis interna. Крутой поворот вправо получается отрицательным таксисом, и через двадцать две минуты город находится позади.
Исток грязной речки знаменует границу трепетно любимого города падших, и искать живых за пределами клятого трижды места, кажется, спокойнее. Нигма, испугался? Дьявол подери, нет, конечно, я хочу развязать себе руки, город еще сотню раз успеет захлебнуться угарным газом своего погребального пламени.
Д(х2)ревние ли и сосны орошают небо острым орнаментом своих взъерошенных ветвей, моей спутанной способности мыслить сейчас хватит для того, чтобы определить свое местоположение, куда ноги занесли самопроизвольно и мастерски незаметно. Поднять глаза - едва их не лишиться - порывисто отбросить игольчатую хвою. Алгоритм первый: 'Чтобы не ослепнуть'. В пределах моего зрения на прядях сочной травы распласталось два неравноразмерных туловища, несколько поодаль давит землю отличная машина, и мартовским льдом тают во мне сомнения по поводу важности как минимум одной из этих жизней. Если такое слово вычеркнуть из сказки, то предложение потеряет смысл, прямо как все вещи на чертовой земле в дни пассивно-депрессивных состояний.
Лавируя между низкорослыми недорослями неприжившихся деревьев, приблизиться практически вплотную к крайним рядам армии хвойных, чтобы очертить взглядом зримые детали и запомнить их такими, какими они были до момента Х. Темное небо похоже на гигантскую корнулярию. Мне потребовалось прищурить глаза. Мне потребовалось истратить ничтожные секунды для того, чтобы детально продумать то, как я лишу счастливую парочку жизни. Картина настолько качественна и очаровательна, что девочка непременно выронит персики от неподдельного возмущения.
Его глаза блестят от отражения луны, а не от наличия биологической жидкости. Это предположение. Я понял это, потому что все еще держу глаза прищуренными от рези навязчивого света луны, пока он сам зрит в самую сердцевину, проявляя необычайную стойкость. Черт подери, он мертв. Девчонка - поехала (безумная любовь и психопатия - поставить знак примерного равенства). Мне бы млеть от картины явления любви, по-видимому, равняющейся на апейрон по показателям могущества и первородной чистоты. Если бы не одно но.
Ровно в это же время ко мне является осознание того, что предательски-маленький кусок кожи несколько секунд зажат между струпьями старого пня. Параллельно соответствующий сигнал добирается до беспорядочной, как чувства, укладки плотных волокон и внедряется в самую суть маленького истерзанного тельца Фатера-Пачини. Я знаю, как все это происходит, поэтому макромир не представляет из себя никакой загадки - раскрыт, как белая речная кувшинка, и предельно прост, как люди.

Уважаемая жизнь, шах и мат, в тебе нет ничего, что РИДДЛЕРНигма не сможет разгадать.
Алгоритм второй: 'Чтобы беззастенчиво выдавать свое присутствие'.
Рефлексивное отдергивание руки слишком мощно режет хрустальный ночной воздух, но убийца не собирается играть в прятки. Сыграть, наверное, стоит третьему, увы, теперь уже лишнему. Чур прятаться под землю! Раз-два-три-четыре.
- Пять.
Зеленый Загадочник и Зеленая Заговорщица. И все вокруг зеленое, как гримаса морской болезни и как сам океан.
- Зияет яма: никому ее не перейти и не перепрыгнуть. Что это? - пока я решаю, какой шаг будет следующим: один вперед или свести глаза с девицы. - Смерть.
Безвредность относительна, и каждый яд проявляется в его дозах. Девочка рыжая, как адское пламя, - это чистый яд в любых его дозах.
Справка: самые прекрасные и искренние песни были бы у вельзевула, познавшего адское пламя и стоны прокаженных.
Адская смесь алкалоидов в тонких стеблях, простых и двойных околоцветниках - евнухах элементов репродукции, меркнущих перед блестящей способностью забирать дыхание жизни.
Слабый лунный свет красит пестрые лепестки в грязные оттенки, создавая впечатление нахождения под колесом гигантской машины. Я придумал метафору и живо представил ее в своей голове - еле сдержался, чтобы не засмеяться.

Отредактировано Edward Nygma (2017-06-11 22:29:02)

Движущиеся стебли, спаянные тесными объятиями, подобны пробудившемуся серпентарию - до безобразия прекрасный пейзаж, одаривающий художника-извращенца желанием творить. Обездвиженная плоть, некогда умело оформленная в человеческое существо, инкрустирована бархатными пионами George W. Peyton, и я на секунду поражен существом, способным перекроить смерть в искусство. Возможно, ночь намекает на повторение подвига, но я могу подождать, пока не утихнет хаотический хор вопросов, отвратительно незавершенных элементами ответов. Они бурлят и начинают лопаться горячими пузырями, перерождаясь из рассеявшихся брызг. Не хватает мизерного сверхчеловеческого шажка для того, чтобы почувствовать биение извилин в мозгу физически - блаженная блаженных и единственный способ приобщаться к прогрессивной эволюции. Как я могу устоять перед возможностью знать еще больше.
По старой привычке руки тянутся к карману пиджака за парой латексных перчаток бирюзового цвета и маргинального внешнего вида, впитавших запахи многочисленных тел и минуты стольких же дней. В сию же секунду в цезаревской манере воображение испещряет однотонное мыслительное полотно. Лучше бы причиной его гибели не была вездесущая Selmsucht nach der Liebe (нем. «жажда любви») - в противном случае, я рискую удвоить количество падших, умерев от всеобъемлющей скуки. Пока спешка наказуема, и выстраивание ровной логичной теории синхронизируется с мерным треском лопающихся бутонов, в разных местах прорывающих ткани и являющих свету размыкающиеся навстречу несбыточному поцелую губы. Розовые, малиновые, лиловые, ядовито-желтые, амарантовые искры приглушенными всплесками вырываются из темноты, утихая и увеличивая паузы между новыми рождениями параллельно току минут. Мягкие оттенки дорогой акварели сочли бы за благородное изображать пленящий танец прекрасного и отвратительного, созданный слиянием полнейших дихотомий и взаимным переходом противоположностей. Времени запальчиво вдохновляться изяществом рождения чего-то нового (и витиеватостью стратегий) никогда не бывает достаточно.

Часы нетерпеливо стучат дважды. Заламывает руки убийца, пряча в подсознании образ застигнутого за трапезой койота. Злится, сверкая в темноте ослепительно-белыми изломами острых локтей. Знакомое до невозможности ощущение паразитического симбиоза здравого смысла и всеобъемлющего возбуждения, плывущего в резвом потоке плазмы и теснящего белые и красные клетки в стремлении захватить кровяное русло. Инфернальные завывания ничтожных остатков догорающего разума прерываются оглушающим хлопком прыжка адреналина, что проявляется едва заметным пиломоторным рефлексом. Тем временем, неотёсанный инстинкт запуганного животного посредством systemae arteriārum стремительно оккупирует сердце и головной мозг - это последняя ступень, после преодоления которой наступает дикий неправильный катарсис. Сожаления и первичный испуг сию же минуту покидают тело, как подобает его покидать любой опухоли, безжалостно подхваченной лезвием из-за причиненного дискомфорта. Ничего лишнего, между нами, называется свободой.
Ситуация под моим контролем. У тебя-то все под контролем, Нигма? У неё - тоже?
Определенно нет. Но дело вовсе не в утерянном контроле.
Дело в достигнутой высоте.
 И гангрена, чернея,
    взбирается по бедру,
      как чулок девицы из варьете.
Все время я держал контроль, но контроль предпочел держаться от меня подальше. Теряются больные кошки в лабиринтах тесных душных улиц и Нигма теряет самообладание, в очередной раз давая волю затаившемуся внутри Нечто. В одну и ту же секунду рождаются дети и желание убивать, в разных точках на зелени земного шага. Здесь самая зеленая точка, и здесь желание убивать томится в предвкушении первых схваток.

- У меня нет стимула уходить, а у тебя - оставаться в одиночестве. Местные копы всегда позади меня, но я-то уже тебя нашел.
Игра в прятки всю жизнь предается морфологическим изменениям и сглаживается мягкой кистью времени, приобретая все более смазанные и неприглядные черты, чтобы не выглядеть броско и претенциозно среди адаптированных элементов полотна существования повзрослевшего ребенка. Не изменяя своей сути, она остается все той же безостановочной гонкой исходящихся кровью и потом в попытке схватить за шиворот впереди бегущего. Запятнал! Как приятно.
- Мне дьявольски интересно, сколько им понадобится времени. А тебе?
Степень моей заинтересованности близится к абсолютному нулю, но чем больше литров воздуха накачивается в раздувающийся помпезный фарс, тем круче кривая удовлетворенности поднимается вверх. Мою защищенность могут обеспечивать только растворенные барбитураты, терпеливо ожидающие стимула для выхода в дуло иглы - забавы ради, стоит заменять ими привычные снотворные средства и внимательно отслеживать динамику, убеждаясь в наличии стабильного деградационного результата. Всегда есть шанс оставить их в бездействии и, более того, самостоятельно почить, оставив самую последнюю загадку девственно-нетронутой. Передо мной едва окрашенным силуэтом очерчен новейший талидомид, воспрепятствование которому причинит непредсказанный никем исход. Пока он молчит, я могу предполагать источники его происхождения, не исключая вероятность фатального синтеза и дьявольского вмешательства - только так вершится все самое сокровенное и воплощается идея, воздвигнутая поэтапно несмелыми порывами одухотворенного сознания из тонны случайно выдуманных элементов.

Событие испытано достаточным количеством не начиненных смыслом секунд, чтобы сделать еще один уверенный - пока один из немногих материальных жестов -  шаг, в достаточной степени небольшой и бедный напором, чтобы не стать причиной испуга или агрессии. Ненавистные два столпа непонимания и неприспособляемости, буравящие быт неизлечимой коррозией, претворяющие в жизнь исходно бестелесную сущность безнадежного дикаря. Сокрушение их навязчивой интерференции предотвращает нарушение целостности действий и разумного руководства, что, в сущности, сокращает возрастающее количество нежелательных или летальных исходов, казалось бы, чрезвычайно посредственных ситуаций.
Задание первое: не допустить осуществления возможности задушить зародыш всего, что способно в ближайшие часы надежно имплантироваться в эндометрий вселенского сумасшествия.

Цветочные ладони Легранда смыкаются хлюпающей шкатулкой, и губы расплетаются в дрожащих алых червяков, а голос елейной поволокой застилает зону слышимости в тотальном диссонансе с адамовым началом. Медовой рекой в слуховую трубу сочится резвый фонтан слов, смысл которых не имеет никакого значения, в отличие от факта установления дежавю посредством рожденного миража. «Закопай меня, Эд, эти цветы для тебя», - суфле его слов распадается крошечными дымками, от которых вяло отмахиваются рукой, а я вынужден с жадным усердием хватать их за рассеивающиеся хвосты. «Закопай меня снова, умоляю», - тянет субтильную конечность, из которой на ходу вылазит петля голубого клематиса. На красной кайме губ профессора начинает цвести синева, в то время, как оттуда исторгается голос Кристен Крингл, исходится одной и той же просьбой, как мантрой, и сражает уместной дрожью, аккуратно подчёркивающей моё имя. Вспышка пробудившегося проклятья, запечатанного подкоркой, запускающего каскад реакций, на финише всегда приводящих к желанию ввернуть все наружные покровы - как сколекс паразита, только немного наоборот. Всё еще не менее отвратительно.
Мои глаза вворачиваются (потому что кожа не может) внутрь синхронно с поворотом головы, и я не смотрю на распластавшееся тело, пока оно атакует меня неотрывным взглядом.
И В НИГМУ ЩЕРЯТСЯ КУСКИ СКЕЛЕТА, БОЛЬШИМ ПОДОБНЫЕ ЦВЕТАМ
Контроль над гневом - это надстройка, гнев - это базис, кокон защитных механизмов психики - это новый капитализм и карточный домик, привлекающий северный ветер. Мерзкие страхи силятся успеть завершить экстрапирамидальное путешествие и загноить собой сознание, предчувствующее грядущие помпеи. Мои руки не дрожат и не немеют, но только перебирают ленты колючей темноты, и между пальцами ощущаются их контуры, как что-то реальное и ненавязчивым щекотанием снимающее боль. Одушевление абстрактных объектов - mod on, периодические vision abnormalities - врасплох. Эдвард, чувствуешь, как кожа на шее стягивается послойно в разные стороны от протяжённого движения поводьев (ha be nu la). Это Нигма тебя держит.
program how_to_keep_control;
var n: string;
BEGIN
while true do
  begin
   write (n): 'fill your head with shit in order to be constantly distracted and thank you for asking';
  end;
END.
Не хотелось сжимать кулаки - пришлось, попутно наслаждаясь мучительным скрипом латекса, перетекающим в сгенерированные воображением звуки крепитации. Вымещение злобы - это их воплощение в январском хладнокровии, твёрдой руке и перебитой кости, тонущей в желтоватом ликворе. Каждый из перечисленных кадров эмпирически непостижим, но существует ровно так же, как вещи в себе: я в состоянии их постигнуть, я высший разум, я руковожу полком своих эмоций.
С воздушными массами смешивается последний отзвук не осознаваемого желания начать и разом завершить потрясающую акцию на тела: один плюс один без энергетических затрат. Я не уничтожаю то, что красиво и полезно, пока оно не дышит угрозой или вероятностью испортить что-либо, превосходящее по упомянутым параметрам. Нейронам пристало отдыхать от бесконечного напряжения из-за генерации многостадийных стратегий с единым исходом - сокращение популяции земного шара с раскалённым ядром происходит самопроизвольно, необходимость оказывать содействие притянута последовательностью неубедительных доводов, имеющих вес для воспалённого эго зависимого убийцы. Убийца через тернии продирается не к звёздам, а к сырой земле, потому что тянуться вверх - значит, неумолимо и независимо от обстоятельств зарываться корнями в грязь. Грязь в глазах и ноздрях профессора и под ногтями Памелы, в ладонных бороздах Эдварда и в узорах резиновой подошвы
когда я был ребёнком, жестокость выстраивала мир по ту сторону стерильного купола
тянется липким следом акта злодеяния и спасения, святости щедрого дара спокойного пристанища
лёгкость функционирования систем определяла онтологичность вещей и веру в их необходимость - всё сущее служит моей цели, и я должен принимать и прощать его воплощение
размазывается песчинками по краям выдающихся подрагивающих вен запястья
спирали умозаключений в ковалентной связи с накапливаемым опытом промывают глазные щели от набившегося песка навязанных категорий и необходимостей
ломается, обезвоженная, и ошмётками устилает сок росистой травы, снова разбавляясь утраченным растворителем и проникая к месту своего похищения
я разрушаю и возвожу безнаказанно и без предварительных толкований, потому что развитие мира принадлежит моей воле
вечное возвращение скрепит своим непротухающим деревом и остаётся в живых внутри разлагающихся и обновляющихся декораций
понимание единственного осмысленного закона существования приходит и заставляет настоящее и будущее упасть ничком на мою потрескавшуюся ладонь
amen. amen. Сейчас я смотрю на Памелу, внимательно, не пронизывая, но не скользя. Нам придётся убить и машину тоже, но это действо ознаменует долгожданный fin.
- Что и собираюсь сделать, пока его вонь не привлекла как минимум животных...
(кроме тех, что уже здесь)
-...Подручные вспомогательные материалы или исследуем транспортное средство?
Ненавязчивой параллелью говора и шагов приблизиться к машине, рванув багажник и отдав последнее должное предусмотрительности (профессора, Памелы, жизни - никаких существенных изменений сути). Я наслаждаюсь аддитивным холодом рукоятки вспомогательного инструмента погребения, прежде чем проверяю на прочность податливую землю, раня остриём убаюканную ночным бризом лужайку.

Хруст песка, насилуемого лопатой, аккомпанирует спонтанным (почти как распад урана) мыслям, слагая мелодию уходящей ночи. Лаконичная суммация произошедших событий и совершённых действий, лишённая любого из многообразных оттенков романтики, которая в классическом варианте пейзажной зарисовки строго спарена с лунной лучистой короной самых высоких лиственных деревьев и прочими атрибутами ночи. Атака на ноздри осуществляется с невиданной жестокостью, пёстрая мешанина самых омерзительных запахов неистово колышет обонятельные нити - если бы венчались колокольчиками, то непрекращающийся гул высоких частот причинял бы неудобства всему мало-мальски живому (возможно, и профессор бы совершил акт самоэксгумации). Вьюнки замирают в озорном плетении, подобно октябрьским венкам с корицей и тростниковым сахаром. Ошалевшие от ледяной росы и каскада звуковых волн кузнечики исчезают с радаров, обгоняя потухающие звёзды. У меня в руках лопата ритмично колупает грунт, зеркально отображая архитектонику склепа без стен. Я выдерживаю единственную паузу, чтобы облегчить информационную ношу захламленного задачами мозга. Область Вернике загорается в качестве компенсации потухающей моторной извилине: сложенные в короткое предложение слова рыжеволосой убийцы спешат впитаться в мой страждущий разум. Лопата взлетает вверх и ударом стремится обратно. Финальным подёргиванием нижней конечности подаётся невербальный знак о передаче полномочий.
Свист, самопроизвольно сочащийся сукровицей из-под сапога, сигнализирует о свершении сакральной случайности.
Оскорблённые грубым пинком носка обуви, мелкие камни и неаккуратные слепки песка с поверхности разбреженной почвы фейерверком разлетаются по сторонам - и это последний звук. Лёгкий хруст падения в яму, подобный крепитации или треску плотного снежного наста, ставит на паузу прочие звуки и делает невозможно громким свист ресниц, режущих воздух в акте моргания. Я мысленным рывком опускаю волну, успевшую вырасти быстрее, чем то бы осуществил ком дрожжевого теста в крепких объятиях тёплой каморки: определение количества совершённых промахов дало первый удар по спокойствию и воодушевлению. Нехватка извести в нормальных условиях порядочного быта едва ли заставит резвый холодок скользнуть по поверхности затылка - но охваченные прогрессивно увеличивающимися циановыми кляксами губы профессора расползаются последней ехидной усмешкой. Поспешная реакция на самопровозглашённый обскурантизм девчонки остаётся невыраженной, отрывки размышлений всё ещё остаются в глубине воспалённой черепной коробки. Титанической ошибкой красного уровня будет конфликт с минимальной вероятностью закончиться подобно средневековой войне роз.
- Ты впервые так развлекаешься или просто неудачный день?
Не настолько же неудачный.
Запах норадреналина от тебя скоро перебьёт благоухание цветов и тела.
Минувшие эпизоды фантасмагорией плывут в дебрях сознания на пару с подбродившими воспоминаниями из самых красочных телодвижений во имя вынужденного таинства, выползшего из ниоткуда. Напряжение взгляда заметно преобразило черты предметов и отчётливые тени, которые выпячиваются ещё эффектнее в фильтре масляной краски: крупные и несимметричные нелепые мазки с неравномерно выступающими над поверхностью точками. Несуществующая кисть небрежно распластала аккуратное три d и уложила лунные отражения предметов слабо упорядоченными слоями в Графские развалины. Утомлённый взгляд ассистирует мятежно склонившемуся в ненормальность воображению и рассеивает условную статичность материи. I'M внимательно SMOOTHрю в белое лицо новоявленного CRIMINAL. Хотя бы оно не плывёт - и то хорошо (Хотя Колумб бы соизволил не соглашаться). Следующий взгляд - сканером на подрагивающую синхронно с грудной клеткой лопату, доживающую едва ли последние часы - скорее считанные минуты. Один из немногих вопросов, стоящих не за временем, а везением на случайные столкновения с водоёмами (оные с неоднозначными индивидами, однозначно, ненормальный фетиш фатума). Под слоем земли томно-фиолетовым темнеет складывающаяся кусками космическая карта, аккомпанируя хрусту распадающихся тканей и несимпатичным звукам оркестра массово запущенного некроза. От участка к участку, как посредством камеры обскура, художественная картина смерти волчком вращается в одном и том же цикле.
Крысиные бега готовятся брать старт в противоположную от восточного побережья сторонУсталый и равнодушный лунный шар напитывается невиданной энергией, чтобы сверкнуть движением в позорном побегЕдва заметное его - такого же навязчиво-чёткого, как глаз калибана навыкате - побледнение намекает на микроскопический триумф в постоянной попытке опередить времЯ зажимаю нематериальный skip, чтобы не тратить энергию на объятие вниманием незначительных элементов пробуждения среды от ночных ласКровавое солнце в тряске ожидания, пока лунное око принимает на свою долю ежедневный предательский остракизм... Многоточия накатывающей истомы, в условиях нормы, успешно ассистируют жидкому кофеину, крадущему первые признаки светла для раскраски своей колеблющейся поверхности, но на данный момент я хочу только избавиться от лопаты и помыть руки септоцидом.