[AVA]http://funkyimg.com/i/2vHyz.png[/AVA][NIC]Arvid Harbinger[/NIC][STA]SSDD[/STA]

kFactor \ No Land

WAR It’s fan-tastic

Кажется, именно такой агитационный плакат – среди прочих других – висел тогда на военном стенде на школьной ярмарке профессий в том далёком чёрт-знает-каком году. И точно такой же был в небольшом офисе зарекрутившего их офицера Мичема в Филадельфии. Его ещё потом нашли с ним же в сточной канаве, избитого до неузнаваемости – опознать тело удалось только по армейским жетонам и кое-какой мелочёвке в карманах. Плакат смяли и затолкали ему в глотку. И общественность, и, разумеется, полиция знали, что это, скорее всего, дело рук родителей тех рекрутов, что были привлечены романтизированными патриотическими образами, а потом так и не вернулись в отчий дом. Разочарованные, раздосадованные и обманутые в ожиданиях, лишившиеся своих детей, они собрались в кучу и учинили самосуд над тем, до кого добрались. Но предъявить обвинение тогда так никому и не удалось, на сколько он помнит.

WAR It’s fan-tastic

И это полное враньё. Но Арвид, пожалуй, лучше всех знает, что дело не в рекрутерах. Конечно, их работу нельзя назвать честной – большая часть того агитационного бреда, что им втирают на ярмарках и занятиях, яйца выеденного не стоит и напрочь не соответствует реальности, - и всё же это именно работа. Рекрутер – точно тот же коммивояжёр, способный впарить зазевавшейся домохозяйке четвёртый фен за месяц или ещё один набор скороварок, хоть она ни разу в жизни не пользовалась и первым. Проблема не в них – она в восприятии, в управляемости, в желании и готовности слушать и слышать только то, что хочется самому "клиенту", обманываться, надеяться на что-то большее.

Обманывался ли Арвид, когда записывал своё имя в списки офицера Мичема?
Ждал ли он чего-то из обещанного и считал ли, что чего-то недополучил?
Был ли он разочарован?

Всё это – вопросы, отвечать на которые в период обучения ещё рано, после уже слегка поздно, а когда на тебя сверху сваливается первое задание и тяжёлая рука командира, пожалуй, некогда. Армия – это тяжёлая работа над собой, своими идеалами, своими стремлениями, своей силой воли. На что ты готов и ради чего? Ради абстрактного мира, который, совершенно очевидно, невозможен? Ради не менее абстрактного патриотизма, который ни рукой потрогать, ни в лицо ему взглянуть, ни укрыться им холодной ночью, не разломить пополам с сослуживцем, когда хочется есть, ни приложить к ране, когда ногу прошивает насквозь вражеской пулей или отсекает взрывом мин? Ради сомнительной славы, которая чаще всего настигает посмертно? Ради... ради чего?

На третий год войны он уже почти не понимает. Всё превращается в автоматизм, отлаженный механизм, настроенный на выживание, с обязательным пунктом "Выполнить". Любое задание. Провести любой бой.

Сначала его манит море, поэтому он идёт во Флот. Непокорная бушующая стихия. Бриз. Волны. Пена. Море жестоко, но именно этим оно закаляет характер, не оставляя права на ошибку, диктуя условия и неизбежно корректируя цели. Море глубоко и обширно. Море бескрайне. Оно тоже далеко от земли и куда крепче, куда проще, куда надёжнее соединяется с небом. Так ему кажется.

Арвид почти не помнит его лица. Слишком давно они не вделись, слишком много новых – своих, чужих, живых, мёртвых - проскользнуло перед ним за эти годы. Кто-то задерживался, кто-то исчезал, словно упавшие звёзды. Какое-то время после разделения он ещё поддерживал с Марсэлом контакт, иногда даже телефонный, но с приходом 41го во Флоте начались метаморфозы, вызванные возрастающей угрозой со стороны фашистских режимов и оглушающей поступью стремительно надвигающейся войны. В первые месяцы их делили на корпуса и тасовали между дивизиями, словно карты в казино, назначая и переназначая, отбирая обязанности и дополняя их, меняя базы и порты приписки. Эта хаотичная игра в блэк-джек живыми людьми длилась примерно полгода, пока генералы всех мастей не пришли наконец к единому выводу и не договорились сформировать 1-ю дивизию морской пехоты, которая и дала начало всем остальным.

Последующее желание сформировать элитные войска внутри элитных войск было сомнительным и встретило множество протестов. Но всё же, пройдя все административные препоны и сопротивление, к 16 февраля 1942 1й полк Рейдеров морской пехоты был окончательно укомплектован, и подполковник Меррит Остин "Красный Майк" Эдсон встал в его главе.
К январю 42го Харбингер дослужился до звания капитан-лейтенанта и, судя по всему, имел достаточно неплохое резюме, чтобы получить предложение войти в состав новой формации. Это означало престиж, награды и перспективы – бесславно (или с посмертными наградами) сгинуть где-то на территории врага в большей степени, но озвучивали, как обычно, совсем другие вещи.

Единственное условие, что ему поставили – никаких сомнительных контактов и связей. Когда Арвид непонимающе взглянул на своего куратора, тот молча, но многозначительно развернул к нему досье и ткнул в одну фамилию. Джесси Марсэл. Харбингер закрыл глаза на мгновение.

Трения между ними возникли давно. Если быть до конца с собой честным, то ещё в школе. Всё их общение, вся их дружба насквозь были пропитаны этими самыми трениями, но за счёт них же оно всё и держалось. Вместе с тем и времени прошло достаточно. Их разделяло отношение к жизни – Арвид всегда был организованным, конкретным, всегда следовал правилам и во всём был прилежным учеником, Джесси же был раздолбаем, хулиганом и ловеласом, а затем и стихии – морские волны Харбингера против небесных просторов и свободы Марсэла. В этом выборе, в этом противостоянии было, пожалуй, всё.

Их шаткая команда распалась как-то сама собой – говорят, такое происходит с возрастом. Люди отдаляются, связи рвутся. Арвид уже давно не тот мальчишка, которого Джесс втащил из толпы хулиганов, которому утёр слёзы и подарил пластырь. Джесс уже давно не тот пацан, которого Арвид раз за разом отмазывал от директора, которому помогал с уроками и за которого как-то даже вносил залог. Их общение и взаимодействие давным-давно стало неловким и странным, а с момента последнего письма Марсэла прошло около полугода. Возможно, это было его последней частичкой человечности, связью с прошлым, с мирной жизнью – скорее даже памятью о ней. А от человечности Арвид устал.

Он открыл глаза, решив, что на следующее письмо – если то вообще будет – он просто не станет отвечать.

◈ ◈ ◈

В тот год Розуэлл был на устах буквально у всех.
Транслировался по всем каналам, печатался во всех газетах всех возможных мастей, звучал из каждого приёмника на каждой частоте радиостанции. Розуэлл стал национальной сенсацией, почти безумием, охватившим пол страны паранойей, паническим ужасом и жаждой сенсации. Реакции были самыми разными, но отрицать главного было нельзя – Розуэлл взбудоражил всех, в одночасье став практически столицей Соединённых Штатов.

Но большая часть шумихи и репортажей прошла мимо коммандера Арвида Харбингера – последние два года его Райдеры провели в гарнизоне в Китае, изредка выбираясь на короткие сверхсекретные операции по заданию высшего руководства Флота и США. Основной задачей их гарнизона было наблюдение за передислокацией советских и японских войск по окончании Второй мировой войны, но все эти официальные бумажки на определённом уровне, где играли совсем в другие игры и преследовали совершенно иные цели, неизбежно обращались фикцией. Арвид и его коллеги по Райдерам знали – если что, от них легко и не моргнув даже глазом открестятся. Никто ни дома, ни из бывших сослуживцев даже не вспомнит их имён.

Лето 47го, его так срочно отзывают в Штаты, что едва не возникает необходимость экстракции. Они едва успевают вернуться с освобождёнными пленными и добытыми данными, как Харбингера почти без объяснений пакуют на выведенный в резерв USS Essex и отправляют домой. Это странно и почти дико – никто толком не объясняет ему причин таких резких перемещений и вместе с тем он настолько отвык от мирной жизни, что уже на второй день на борту авианосца его накрывает страшнейший приступ ПТСР. Весь остальной путь до материка он проделывает в медицинском отсеке.

По прибытии на базу морской пехоты "Кэмп-Пендлтон" в Южной Калифорнии он сидит, уткнувшись отсутствующим взглядом в край стола генерала Хаммонда и отчаянно пытается понять, что от него хотят. Пока Арвид копошился в зарослях бамбука в Китае, отдавая какой-то свой метафорический долг родине, отстаивая интересы высшего руководства, эта самая родина погрузилась в креативистско-экзистенциональную истерию приправленную сверху новым всплеском теорий мирового заговора, вызванную находкой в каком-то захолустном городке под названием Розуэлл. Хаммонд зачем-то рассказывает ему обо всём этом безумии уже битый час и вот только сейчас доходит до имени человека, выпустившего наружу весь этот хаос.

Услышав его, Арвид не может сдержать нервного смешка, резкого, почти неприятного. Его строгая выверенная поза распадается, когда он подтягивает ноги, наклоняется чуть вперёд, чтобы упереть локти в колени, и закрывает лицо руками. Сначала он просто смеётся, совершенно без веселья и радости, а потом его трясёт и это почти переходит в истерику – Харбингер чувствует, как по щекам текут слёзы, и пытается взять себя руки. Человек, сбивший с толку военных и учёных. Человек, поставивший перед общественностью ряд сложнейших вопросов – Что это? Может ли быть такое? Одни ли мы во вселенной? Плюнувший в лицо всему тому, что мы знаем о мире, выбивший почву из-под ног у всей неуравновешенной части населения Штатов, а потом и мира в целом. Джесси Марсэл! Господи! В этот раз парень просто превзошёл самого себя.

В каком-то смысле он мог бы им гордиться.
Мог бы, если бы не.

- При всём уважении, сэр, - заговаривает Арвид, когда волны захлестнувших его эмоций и понимания наконец отступают, оставляя за собой образцового офицера, коим он был всего лишь пару недель назад, - какое это всё имеет ко мне отношение? Наше взаимодействие с майором Марсэлом прекратилось... – он хмурится, потому что не помнит дату. Он никогда не считал. – Сколько.. Пять лет назад?

- Это не моё решение, коммандер, - отзывается Хаммонд, откидываясь в кресле и всем видом показывая, что любое сопротивление не имеет смысла. – Ваше присутствие было запрошено командиром розуэлльской авиабазы и непосредственным начальником майора Марсэла, полковником Бланшаром. Поскольку текущий курс военных сил США направлен на максимальное взаимодействие между ведомствами, я не могу не подчиниться и не оказать посильное содействие. Тем более, когда требуется всего лишь ваше присутствие.

- Всего лишь? – Харбингер вскидывает брови, но старается выстраивать фразы аккуратно. – Здесь написано "психологическая экспертиза". Они хотят проверить, не псих ли он, а от меня требуется характеристика. В письменном виде и интервью.

- Это будет проблемой? – без особого интереса спрашивает Хаммонд.

Арвид набирает было в лёгкие воздух, чтобы ещё раз напомнить о большом перерыве в их контакте, что от него потребовали исключить Марсэла из своей жизни в какой-то момент, что всё это было чёрт знает, когда и совсем с другими людьми, и от него не будет никакого практического толка. Но до него внезапно доходит сразу несколько других фактов.

Факт первый – в армии иногда (всегда) надо знать, когда вовремя заткнуться.
Факт второй – людям, заказавшим в буквальном смысле его присутствие в Розуэлле и участие во всём этом цирке напрочь может быть не нужен никакой практический толк.

Эта мысль поражает своей ясностью примерно так же, как и неуместностью – ну не могут военные силы великой страны так себя вести. И всё же он сам – ходячее доказательство того, что официальная политика может и будет по необходимости расходиться с политикой практической. Что если высшие чины решат замять скандал, выставив Марсэла поехавшим и недостойным доверия? Тогда все его слова легче лёгкого будет обратить в ложь, и он, Харбингер – идеальный кандидат на написание нужной им характеристики, лишь подтверждающей официальную экспертизу. Ведь с его послужным списком и его зависимостью от войск он полностью у них под колпаком.

- Нет, сэр, - коротко и чётко отвечает Арвид, вскакивая с кресла и отдавая честь, как его учили.

Следующие пару дней он делает всё исключительно и только так – как его учили.

По пути в Розуэлл он изучает феномен – скупает все-все газеты, даже самые пошлые, смотрит все передачи, разглядывает фотографии, подолгу останавливаясь на лице своего старого знакомого, отмечая, как то меняется при прогрессе истории от самого зачина до текущего его состояния. Сначала он выглядит уверенным и почти самодовольным, полным предвкушения, но с каждой последующей фотографией в мягкие и плавные, ставшие со временем ещё более привлекательными черты заползает тревожность, сомнение, а затем и непонимание. На последних фото, где он держит перед камерами кусок фольги, на лице Джесси практически написан страх, а в позе читается неуверенность.

Арвид никогда не задумывался о других планетах. О жизни за пределами Земли, подумать только - за пределами! Большую часть жизни они даже не смотрят толком на звёзды, ещё реже задумываются о том, что бархатно-чёрный купол неба с яркими огнями на нём – это не натянутая тряпочная декорация с хаотично воткнутыми в неё лампочками, но бескрайнее пространство, полное далёких иных миров – звёзд, планет, астероидов, туманностей и квазаров. А тут вдруг целое крушение инопланетного корабля! Иные технологии! Другие формы жизни! Мы не одни! Зачем и как давно они здесь? Какими могут быть их намерения?

Он знает, что Джесси никогда не задумывался об этом тоже – он слишком был привязан к земле, к мирским радостям и слабостям, к развлечениям и девчонкам, а потом вдруг неожиданно к небу. Но не тому, что в черноте над стратосферой, но ярко-голубому, тому, что полно облаков, что гораздо ниже. Чего ради он вдруг залез в дебри космоса и иных цивилизаций? Зачем? И как он мог так ошибиться – принять за обломки неизвестного летательного аппарата самый стандартный метеозонд?

Чем ближе он к Розуэллу, тем больше тревога с лица Джесси заполняет его самого. Марсэл мог сколько угодно быть тщеславным придурком, но идиотом – или тем более сумасшедшим – он не был, в этом Арвид не сомневается и не станет сомневаться никогда. А значит, дела плохи. Очень плохи.

Он не знает, сообщили ли Марсэлу о его участии в деле вообще и о его прибытии в частности. Какие-то детали, самые мелкие и незначительные, в купе с уже поселившимися в его разуме крупицами паранойи заставляют Арвида думать, что нет. Он не знает. И, возможно, не должен знать до самого конца. А вот Арвид – должен.

На завтра на полдень назначено первое интервью, а к вечеру он, возможно, уже должен будет отдать им расписанную по всем пунктам характеристику личности майора. И всё-то выходит и подстроено идеально, всё рассчитано буквально по нотам, если исходить из его собственного досье. Харбингер – хороший солдат, никогда не ослушивающийся приказа, на него можно рассчитывать, ему можно верить. Именно так рассуждает командование, ожидая от него полного подчинения и следования указаниям, пусть даже не вполне гласным. Ведь именно такого озвучено не было, но он прекрасно понимает, что ему не желательно идти с майором на прямой контакт.

Чего руководство не знает и не может предположить по его поступкам, это того, что здесь, в Розуэлле, в непосредственной близи от Марсэла, вся перспектива ситуации и его жизни в целом выглядит совершенно иной. Ему не надо писать длинных писем и месяцами надеяться на ответ. Не надо оставлять сложные запросы на звонок и ждать разрешения вышестоящего начальства, а потом мучиться вопросом, подслушивают ли их, следя, чтобы каждый ненароком чего не разболтал. Не надо...

Харбингер раздосадовано хлопает дверью своего номера в дешёвом мотеле, отправляясь к дальнему телефону автомату, потому что не может встретиться с комиссией по психологической оценке Марсэла, не услышав его голос, не задав ему пару вопросов, не взглянув в глаза. Он просто себе подобного не простит, ведь отдать товарища, пусть и старого, на растерзание военной машины и общественности это совсем не то же самое, что убивать людей в тылу врага.

И всё же он сначала несколько часов сидит в баре. Набирается храбрости, выпивает даже бутылку какого-то безвкусного лагера и только потом выбирает автомат. Ищет номер в местном засаленном телефонном справочнике. В ответ раздаются только гудки. Длинные, безразличные, пустые и безнадёжные. Что, если номер не тот? Что, если Марсэл не дома? С очередной дамочкой? Или его где-то держат, чтобы не натворил ничего или никакой лишний репортёр не добрался? Что, если Джесси перестал подходить к телефону, устав от внимания последних недель? Что, если он его отключил?

Арвид кладёт трубку на рычаги и упирается лбом в мутное стекло телефонной будки. Снаружи в песке у дороги ещё копошатся какие-то дети – совсем немного и опомнившаяся мать уже позовёт их домой – чуть выше, в набирающей глубину синеве вечернего неба зажигаются первые звёзды. На мгновение Розуэлл кажется тихим, совершенно непримечательным городком, затерянным на пространствах Соединённых Штатов. Просто дырой с кучей дешёвых мотелей, придорожными кафе, унылыми барами и играющими в пыли детьми. Что он здесь делает? Что здесь забыл и как очутился?

Ощущение ирреальности накатывает внезапной волной, и у Харбингера начинают трястись руки. Вдруг это – галлюцинация? Вдруг его контузило на поле боя, и на самом деле всего этого нет? Его предупреждали, что ПТСР непредсказуем и приступ может настигнуть в любой момент, в любом месте и справиться с ним удаётся далеко не всегда. Коммандер упирается спиной в двери кабинки и решает попробовать снова. Руки всё ещё трясутся, и монетки рассыпаются, только третья из них попадает в паз, только с пятого раза у него получается набрать номер.

Гудки-гудки-гудки.
Нет никакого Марсэла, это всё кошмар.
Он где-то ошибся, свернул не туда и, похоже, сдёрнул растяжку.
Или в их окоп попал снаряд, рванул рядом и его ранило – обычное дело.
Он видел на поле много контуженных, видел, как те прямо в окопах сходили с ума. Он зажмуривается и тяжело сглатывает, пытается дышать ровно, но какой в этом смысл, если всё не реально?

- Да, слушаю, - вдруг в отдалении звучит раздражённый голос, и в натренированном мозгу Харбингера срабатывают нужные триггеры.

- Марсэл, чёрт тебя дери, в какое дерьмо ты вляпался на этот раз? – это уже его собственный, слегка хриплый от усилия голос выдаёт заученную фразу, произнести которую коммандер готовился, наверное, три с половиной часа.

За раздражение, почти переходящее в злость, можно зацепиться – оно настоящее. И голос на том конце трубки, кажется, тоже. Но фраза им произнесённая звучит таким тоном, что он сам частично расслабляется. Тремор никуда не девается, но отступает достаточно, чтобы Арвид мог поудобнее перехватить трубку. В этом тоне что-то есть. Что-то старое, забытое и потерянное. Что-то тёплое. Надежда? Воспоминание?

- Как бы я хотел сказать, что нет, неправда, - ворчит он в ответ, нервно оглядываясь по сторонам, словно ища слежку. – Но да, это я... – Эта ужасная идея медленно и столь неожиданно вползает ему в сознание, что у Харбингера расширяются глаза и почти закладывает уши. И всё же его состояние почти не оставляет ему иных вариантов – не звонить же в мотель своим кураторам и не просить о том же. – Послушай, Джесс, это долгая история. Я в телефоне-автомате через улицу от вашего хренова бара на Вест Пайн Лодж Роуд... Не мог бы ты подобрать меня. Пожалуйста.

Отредактировано Albert Rosenfield (2017-09-29 21:10:20)

Именно в этом самая большая проблема мирной жизни и вместе с тем самый большой её страх – в неопределённости.

В армии, на войне всё предельно просто и невыносимо чётко – вся твоя жизнь разворачивается исключительно в рамках Устава, правил, указаний и приказов, продиктована ситуацией, описана в брифинге. Все сюрпризы, которые могут поджидать на поле боя, разобраны, их реакции отточены, и все возможные отклонения изучены, описаны и отработаны. Никакой неожиданности, никакой неопределённости – только уверенность, конкретика и чёткость – это залог выживания, залог успеха.

В армии, на войне всё максимально просто – здесь свои, а там, за чертой, за линией фронта – враг, ты знаешь, что с ним делать. Знаешь, что ребята, идущие с тобой в самое пекло, будут рядом и поддержат в нужный момент, потому что там – на передовой и за её пределами, кроме друг друга у вас больше никого нет. Это залог возвращения назад, залог выживания. Иначе и быть не может. Вам известна ваша цель, известны последствия неисполнения, известен результат в случае положительного исхода, и... он не менее известен и однозначен в случае провала.

Конечно, в мире всегда есть место вариабельности, спонтанности и исключениям, но всё же столь строго урегулированная и выверенная организация, как Флот, или тем более как подразделение особого реагирования, максимально от этого далеки. Возможно, именно потому, несмотря на все ограничения, на ужасы войны и очевидные лишения, эта профессия, эта судьба – военного – всё ещё так привлекательна. Некоторым людям просто необходимо подобное – сдать свою волю в чьи-то чужие руки, окружить себя рамками, необходимостью выживания и тяжёлой работы; делегировать способность принимать решения на сторону, вышестоящим офицерам в штабах и непосредственным командирам в поле; ограничить своё взаимодействие с окружающим миром. Во многом армия - это вовсе не защита родины, не служение великим идеалам, не жажда убийства. Иногда это бег.

Арвид так привык следовать за подполковником Эдсоном, что после помещения на авианосец он совершенно не представлял, что ему делать в следующее мгновение, будучи предоставленным самому себе. Его отряд, его дела, его ежедневная рутина и обязанности остались на базе, в каюте был только он один и никакого указания.

Плыть домой.
Это слишком образно, слишком бессмысленно – за всеми проведёнными им операциями, за всеми смертями, свидетелем, а иногда и причиной которым он за всё это время был, за передислокациями, тентами и ночёвками под открытым небом и единожды даже в плену он уже не помнил. Приказ застал его врасплох, сформировав в душе маленькую червоточинку смятения и неуверенности.

Коммандер Военно-морского Флота США Арвид Харбингер не помнил, что такое "дом".

Только закончив свою фразу, он тут же с досадой зажмуривается, почти жалея о сказанном и жестоко ругая себя за слабость, физическую и духовную, и за то, что он ей поддался. Он не знает, как Джесси отреагирует на подобное, не знает... Да ничего он теперь не знает! Стоило сойти с трапа USS Essex, как всё рассыпалось – его уверенность, его понимание своего места в мире, своей роли, ощущение своей значимости. Границы размывались, рамки отступали, определённость таяла на глазах, словно сладкая вата в морском прибое. Здесь, на этом берегу, в уже два года как переживших войну Штатах всё могло быть абсолютно любым.

Кажется, он почти задерживает дыхание, и всё же Джесси отвечает быстро. Слишком быстро.

Да.
Конечно.
Я сейчас приеду.

У Харбингера в горле встаёт горький и вязкий ком: Марсэл не задаёт ему больше никаких вопросов, не выказывает никакого возмущения или сомнения, не даёт отказа. Они не виделись под десять и не общались друг с другом почти пять лет, и вот Арвид звонит ему, ни с того ни с сего оказываясь под самым боком, в Розуэлле и просит подобрать себя. И Джесси отзывается. Моментально. Не мешкая. Это действительно какой-то кошмар.

- С тобой всё в порядке? – Чуть запоздало спрашивает майор, и Харбингер отвечает ему резким смешком, больше похожим на всхлип. Просто потому что на что-то более связное и однозначное не способен. И уже не только из-за приступа посттравматики. – Жди меня, никуда не уходи...

- Хорошо, - с трудом, еле слышно отзывается Арвид, как какое-нибудь эхо, а потом слегка пугается, когда в трубке снова слышны гудки.

Первой его накрывает удушающая, сдавливающая тисками горло паника. Что, если этот голос – всё, что у него было? Всё, что осталось от Джесси? Что, если он соврал?
Арвид бросил его, отказался, когда вопрос поставили ребром. В перспективе теперь это кажется таким простым и лёгким – одно маленькое решение, всего лишь одно. Когда на весах ему обозначили выбор – друг или карьера - он почти в одночасье отмахнулся от первого.

Харбингер снова зажмуривается, но теперь болезненно, снова утыкается лбом в стенку будки на стыке металла и стекла. Он понимает, что всё, что он сейчас будет себе говорить и воображать – лишь жалкие попытки оправдать себя, что все они звучат слабо и меркнут перед тем, что у них с Джесси было, что он когда-то себя воображал. Понимает, что, если Марсэл на самом деле не приедет, он вполне себе будет иметь на это право, поступит соответственно. Но вместе с тем и опустится до той же низости и лицемерия, до которого опустился он сам.

- Эй, парень, ты застрял там что ли? – звучит снаружи грубый и недовольный голос.

Коммандер с трудом отлипает от стенки и поднимает на пришельца глаза – наверняка какой-то ещё из посетителей бара, едва покачивающийся в вечерней прохладе, тоже решил позвонить старому другу и попросить о помощи. Арвид очень некстати вспоминает тот раз, когда Карэн бросила Марсэла, и он решил запить горе огненной водой. Наверное, сейчас было что-то похожее – посреди ясного неба он звонит Джесси в полуадекватном состоянии и просит забрать его чёрти откуда. Только он не пьян. И нет никакой Карэн. У Арвида никогда не было никаких "Карэн", все эти вещи всегда были у других людей.

Он собирается с силами, оправляет форму и кивает хмурому мужику с улицы. Сгребает с полочки рассыпавшиеся монетки и аккуратно выбирается из автомата. Харбингер не посмотрел адрес товарища в справочнике, да и вряд ли бы он отправился на поиски Марсэла лично, так что ему остаётся только ждать и пытаться унять всё ещё трясущиеся руки.

В тишине вечерней улицы – пока он перекидывался той незначительной парой фраз с Джесси, детей всё-таки успели отозвать, - стоя в неприятно-жёлтом конусе света под фонарём, он наконец осознаёт, что связаться с Марсэлом – его первое самостоятельное, не продиктованное приказами, не полученное и не одобренное даже свыше решение за последние двенадцать лет. Что – вполне возможно, учитывая все необычные обстоятельства – он что-то нарушает, возможно, даже какой-то не вполне ясно отданный ему приказ. Мирная жизнь именно этим так сложна, именно этим так и опасна – в своей обескураживающей неоднозначности она порождает сомнения, а уже те влекут за собой отклонения и ошибки.

Подумать только – стоило Марсэлу снова появиться в его жизни, ворваться в неё словно ураган, и он тут же сам совершает что-то столь сомнительное, как вылазка в бар и встреча с человеком, по которому ему завтра давать показания. Но это Джесси. Его Джесси. Без разговоров сейчас мчащийся к нему по первому зову, короткому, грубому и внезапному в контексте пропущенных пяти последних лет.
Арвид с самого начала войны не думал о том, что будет, когда он вернётся домой. Не думал, что вернётся. Этого момента для него словно бы не существовало, не существовало и ничего, что было бы за ним, с чем – или кем – его можно было бы связать. Возможно, Джесси Марсэл – вообще последнее, что у него есть в этой части света.

Что, если он не придёт? Что, если правда?
Харбингер смотрит себе под ноги, поражаясь тому, насколько легко, насколько быстро отчаяние и беспомощность заползают в глубины человеческого сознания, стоит у него отобрать цель, конечную точку движения и автомат. Вся его уверенность, его знание, навыки, опыт: здесь всё это бессмысленно. Это там, за океаном он – офицер Флота, командующий подразделением Рейдеров Дельта, а здесь он никто. Он один и совершенно не знает, что с собой делать и куда идти.

- Арвид! – он поднимает голову скорее инстинктивно, чем осознанно, его тело продолжает действовать на автомате в то время, когда сознание решает утратить над ним контроль.

Он поднимает голову и видит Марсэла, живого и настоящего, совершенно не глядя по сторонам – как обычно – идущего к нему через дорогу. "Здравствуй", выпаливает Джесси, а всё, что может сейчас Харбингер, это только смотреть. Смотреть и хватать ртом воздух, пытаясь не шататься и не упасть, потому что Марсэл правда-правда совсем настоящий, потому что Марсэл правда пришёл.

Джесс обнимает его, и Арвид против воли всхлипывает снова, как совсем не подобает мужчине и тем более солдату, но количество и разнообразие эмоций, мыслей и ощущений, всё это время отрицаемых, подавляемых и сдерживаемых внезапно оказывается таким, что обращается в настоящий шквал. В отсутствии привычки скрыть подобное нечего уже и мечтать, поэтому, когда Марсэл отпускает его и слегка отстраняется, Харбингер притягивает его снова, вцепляется крепче и держит дольше. Много дольше, совершенно не желая ни на секунду отпускать.

- Господи, Джесси... – сдавленно шепчет он, утыкаясь носом другу в плечо и держа его так, будто всё ещё боится, что тот может раствориться прямо в воздухе или оказаться кем-то или чем-то другим, прямо как то НЛО. "Мне так жаль" - эту часть фразы он не договаривает, оставляя горькое признание и тягостное обсуждение пока на потом. Пока самое главное – то, что он только что открыл для себя - что Джесси пережил войну, что Джесси рядом.

Конечно, он изменился, возмужал, стал ещё более статным и уверенным в себе, ещё более привлекательным. И даже самостоятельным – ведь всего этого, что сейчас так стремительно рушилось вокруг него в свете внезапно возникшего инопланетного скандала, он добился сам.

- Чёрт, я должен был догадаться, - с невесёлым смешком и кривой улыбкой выдаёт Арвид, всё-таки отпуская товарища и чуть отступая назад. Он тоже всё ещё держит его одной рукой за плечо, а второй неумело, потому что практически впервые в жизни, смахивает всё-таки выступившие слёзы. – Тебе невероятно идёт форма, Джесс.. – потом уже чуть живее и увереннее. - Чертовски идёт форма, наверное, все девчонки твои.

Улыбка перестаёт быть кривой, но на полпути к счастливой, такой, какая могла бы быть в детстве, останавливается, замирает, а потом становится грустной – когда на него опускается груз отвергнутых им лет, проигнорированных им вероятностей. Война могла забрать Марсэла. Любой день, сложись он неудачно, мог его забрать, и Арвид даже не узнал бы об этом. Выданное им только что замечание – глупое и неуместное, но вместе с тем так напоминающее его юношескую зависть, которая неизменно присутствовала в обсуждении Марсэла и его личной жизни. Арвид, правда, ни тогда, ни сейчас не понимает, зависть к чему именно, но это и не имеет значения. Он совершенно не может удержаться, поэтому касается щеки Джесси свободной рукой – видимо, ему всё ещё не верится.

Затем его взгляд опускается чуть ниже, и Харбингер поддевает пальцами инсигнию, приколотую к краю воротника.

- Майор... – почти зачарованно проговаривает он, как будто только сейчас понимая, какого звания достиг его друг и что это означает. Грусть немного отступает, передавая эстафету очередной непрошенной эмоции. Майор! Он был абсолютно прав парой часов раньше - его воля и желание здесь и сейчас, рядом с Марсэлом имеют минимальное желание, его рациональность стыдливо отступает на второй план. Это невообразимо и бессмысленно, но ощущает её так ясно и так явственно. Затапливающую всё его временно потерянное в километрах федеральных автострад существо волну гордости. – Майор, Джесс!

Он разве что не подпрыгивает на месте, но вместо этого просто обнимает его ещё раз, словно запоздало – очень запоздало – поздравляя со всеми назначениями, достижениями и успехами. Так много пропущено между ними, так много упущено, что нет смысла даже пытаться наверстать. Но оно отвлекает Харбингера хотя бы на мгновение от насущных проблем, от чувства вины и опасности, что весьма явственно нависает теперь над ними обоими.

- Меня? – уже чуть менее уверенно переспрашивает Арвид, отстранившись во второй раз и снова становясь более серьёзным, даже скорее озабоченным. – Меня... да. Я, - он запинается и мотает головой. От тремора в руках, разумеется, уже давно ничего не осталось, хоть это и удивительно, что от всего того, что на него навалилось, он просто не рассыпался на части с непривычки. – Я всё расскажу, нам надо многое обсудить, - он хмурится и вглядывается в светло-ореховые глаза Марсэла, - наверное. Только давай сначала уберёмся с улицы. Я чертовски паршиво себя чувствую на гражданке. – Харбингер оглядывает улицу вокруг них – парковку, блёклую вывеску бара, дорогу, успевшую опустеть кабинку телефона-автомата, - не выпуская Джесси из рук. – Это всё так.. Нормально.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2vHyz.png[/AVA][NIC]Arvid Harbinger[/NIC][STA]SSDD[/STA]

Отредактировано Albert Rosenfield (2017-09-14 17:15:15)

- Ни за что не поверю, что у Джесси Марсэла не хватает времени на девочек, - не слишком весело улыбается Харбингер на пути к автомобилю товарища. – Скорее, место не слишком рыбное. Ты всегда предпочитал особенных...

Вопрос "Как тебя вообще сюда занесло?" сформировался на языке сам собой, но так и не был им озвучен по не очень понятной самому ему причине. По сути – какая разница. На сколько он мог судить по известной ему информации о карьере Джесси, это явно была не ссылка – просто назначение. А с ними никогда не можешь быть уверен в том, что получишь идеальное место. Розуэлл ведь изначально был спокойным городком, в дали от побережья и линии фронта. По сути, Марсэлу ничего не угрожало, вся его служба в последние годы должна была быть близка к рутине. Может.. в этом причина? Может, он заскучал?

Но Харбингер почти сразу отгоняет эту крамольную мысль, мотнув головой и не шибко аккуратно захлопывая дверцу. Для выходки из-за скуки у всего этого инцидента был слишком уж глобальный масштаб. Джесси не стал бы так рисковать на пустом месте.

Оказаться в машине для него почти облегчение. Это, конечно, не безопасный тёмный угол в тишине и даже не привычные его разуму бамбуковые заросли Китая, но от давным-давно позабытой мирной жизни его отгораживает целое стекло и тонкая дверца автомобиля. Уже что-то.

Джесс говорит, что на поле боя было проще, и морпех молча кивает, будучи не в силах с этим не согласиться, тупо глядя на проносящуюся мимо них улицу через боковое окно. В какой-то момент он задумывается обо всём этом – "наши" - "не наши", бои, перестрелки, взрывы, смерть – оно всё проносится у него перед глазами единой кашей, отражается в ушах какофонией звуков. Харбингер слегка сгорбливается на сидении, обхватывая себя обеими руками и прислонив лоб к прохладному стеклу. Сколько он ещё будет так ностальгировать? Хочет ли он вернуться? Предпочёл бы он сейчас оказаться там, в самой гуще военных действий, вместо того, чтобы сидеть здесь, в машине старого друга, единственного своего настоящего друга, которого сам же ранее и предал?

Вопрос Джесси прорывается к нему на самой грани слышимости и потому почти застаёт врасплох. Арвид готов кивнуть ему на автомате, хотя бы потому что в мотеле они наверняка пересекутся с его кураторами, чего им с Марсэлом совершенно не надо. Начнутся вопросы. Скандалы. Не самый лучший способ сообщить Джесси, как и зачем именно он здесь.

И вместе с тем что-то его останавливает. Чувство вины, вгрызающееся куда-то в район грудной клетки с каждой минутой всё сильней и сильней. Начиная от того, как Марсэл был рад его видеть, заканчивая такой явной теплотой его слов, что у Харбингера всё внутри сжимается раз за разом.

Конечно, он ничего не узнает, если Арвид не признается. Но потом, позже - пусть даже не завтра – но, когда по-настоящему запахнет жареным, это обязательно всплывёт. И покуда этот факт остаётся тайной, люди, что ему (им?) противостоят, обязательно воспользуются им, как оружием. И есть всего один единственный способ предотвратить подобное, избежать хотя бы этого удара или смягчить его или.. быть может, решить весь вопрос с майором и Розуэллом прямо здесь и сейчас.

И если Марсэл его сейчас вышвырнет – из машины и из своей жизни, снова – он даже поймёт.

- Джесси, подожди, - голос звучит глухо и тише обычного, благо хотя бы не дрожит. Морпех отлипает от стекла и выпрямляется, смотрит перед собой хмуро и решительно. Он убеждает себя, что готов к худшему, что всё это не страшнее приказа об атаке и выхода из укрытия прямо на врага. Там он может погибнуть, здесь самое страшное – оказаться всаженным посреди дороги в незнакомом городе. Но он найдётся, разумеется. – Притормози на минутку. Я должен сказать тебе кое-что, а потом ты решишь сам, куда меня везти.

Джесс косится на него вопросительно и хмурит брови в неуверенности, но некоей суровости и серьёзности в облике Харбингера достаточно, чтобы он всё же чуть свернул с дороги и притормозил на обочине. Минутка или нет – так они хотя бы не будут мешать не слишком-то активному в здешних местах траффику.

- В сорок втором, - монотонно и спокойно начинает Арвид, сделав небольшой вдох и глядя перед собой, как на докладе, - командованием Флота было принято решение сформировать элитное подразделение морской пехоты в составе первой дивизии. Группа особого реагирования внутри более крупного формирования. Я бы сказал, что туда отбирали самых лучших, - но, если быть до конца честным, употребить этот эпитет по отношению к себе самому у него язык не поворачивается, - но в действительности критерии отбора мне неизвестны. Подполковник Эддисон связался со мной в январе и сообщил о возможности войти в состав этого... этой боевой единицы. Когда я пришёл на сборы, выяснилось, что в моей кандидатуре их устраивало всё. За исключением одного факта. – Харбингер прерывается и шумно сглатывает, продолжая смотреть вперёд, а не на Марсэла. Он только-только обрёл его снова, почувствовал настоящее человеческое тепло и увидел в чьих-то глазах радость узнавания. И какая-то часть его почти хватает го самого за горло в отчаянной попытке это сохранить, помешать правде всплыть наружу. Хотя бы сегодня, хотя бы на один вечер просто побыть с другом, побыть... Но ведь это лишь видимость и – более того – результат его собственных действий. Только благодаря самому себе он Джесси и потерял когда-то. – Им не нравилась моя связь с тобой.

Ну, вот и всё.
По большому счёту этого уже достаточно. Марсэл, как он уже говорил, не идиот и обо всём остальном, логично вытекающим из этого простого факта, вполне может уже догадаться сам. Морпех внутри него привычно задумывается над тем, на сколько пошло и двусмысленно звучит эта фраза, этот его выбор слов. "Связь".
Арвид же Харбингер, внезапно снова потерянный и одинокий почти школьник, чувствует себя так, словно только что подписал смертный приговор тем остаткам человеческого, что в нём ещё на удивление остались. Это, как ни крути – предательство, и его ничем не смыть.

Сейчас, в его машине, в непосредственной близости от Джесси, он уже не понимает, почему так поступил.
Возможно, его глаза затмило тщеславие. Возможно, он считал, что с начавшейся войной у них всё меньше и меньше шансов встретиться снова, вкусить мирной жизни, смотреть вместе футбол по вечерам, распивать пиво в баре по пятницам. Они разделились так внезапно и так кардинально, что Арвид к сорок второму уже потерял представление о другой жизни, не видел иного будущего, кроме плеска волн и серости металла авианосцев, кроме холода винтовки в руках и бешено стучащего в висках адреналина. Возможно, он устал жить, оглядываясь на Джесси, ожидая подвоха и необходимости ринуться его спасать. Марсэл вырос и уже давно не представлял собой скопление проблем, они не следовали за ним по пятам – лишь только ещё отражались парочкой пятен на репутации. Не слишком тёмных, чтобы мешать ему продвигаться по службе и быть прекрасным, судя по всему, офицером, но достаточных, чтобы отбросить тень на возможность Харбингера стать одним из Рейдеров.
Возможно, он хотел славы, наград и почестей. Возможно, искал гарантированной смерти.

Всё это уже не имеет значения и обращается в жалкий лепет, стоит ему только попытаться сформулировать хотя бы одну из причин в оправдание у себя в голове. Они все – все до единой противны ему самому. Так не поступают с товарищами.

- Я получил то твоё письмо и не ответил на него сознательно, - слышит он тем временем собственный бесцветный голос, озвучивающий безжалостные факты без какой-либо дополнительной лирики. Так его тоже учили. Чёткий и ясный отчёт. Только факты. Только конкретика. – А неделю назад меня выдернули с миссии и отправили в "Кэмп-Пендлтон". Там... рассказали про Розуэлл и твоё участие. Я здесь для того, чтобы дать оценочную характеристику твоей личности на завтрашней комиссии по твоему психологическому освидетельствованию.

Только озвучив это всё Марсэлу, он в полной мере осознаёт, на сколько это гадко. Всё гадко – его поведение, его мотивации, его присутствие здесь.
Он согласился или ему приказали? Мог ли он сказать генералу Хаммонду "нет"? Во что бы это вылилось? Что стало бы с Джесси, откажись он изначально и однозначно? Что станет с ним теперь? Какова действительно его роль, Харбингера?

- Если я правильно понял, - он снова заговаривает, но уже чуть медленнее, крепко-крепко зажмурив глаза, потому что руки на его коленях снова начинают трястись. – Комиссия хочет, чтобы я подтвердил твою ненадёжность. Импульсивность. Склонность к легкомыслию и авантюрам. Они хотят тебя дискредитировать, и не важно, что все эти характеристики из твоей юности, а моим свидетельствованиям уже давно грош цена. Но я.. должен был сначала увидеть тебя сам, - морпех почти судорожно сжимает колени за секунду до того, как его выдержка даёт первую трещину. – Увидеть и узнать, в какое дерьмо и как ты вляпался, Джесси.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2vHyz.png[/AVA][NIC]Arvid Harbinger[/NIC][STA]SSDD[/STA]

Возникшая между ними тишина оглушающе звенит в ушах. Разъедает изнутри, словно кислота, шипя где-то на рёбрах. Арвид совершенно к подобному не приспособлен, он к таким ощущениям не привык - пожалуй, он даже не знал, что такие вообще бывают.

Давшая трещину выдержка посылает сквозь всё тело вполне однозначный импульс – покинуть автомобиль и уйти, потому что в этот раз, с самым, как оказалось, важным человеком в своей жизни он облажался действительно по-крупному и понятия не имеет, как это исправить. Рука на колене почти дёргается, но он останавливает себя неимоверным усилием воли, ведь это - свинство. Ещё большее свинство, чем всё остальное – появиться вот так внезапно, как чёртик из табакерки, вытащить Джесси из дома, заставить приехать за собой, чтобы потом вывалить на него всю эту гадость и оставить с ней один на один.

Пока Харбингер борется сам с собой, своими мыслями и порывами, Марсэл делает как раз это самое – выходит из автомобиля, хлопнув напоследок дверью. Вот только в его позиции, в его положении это как раз допустимо. Арвид обречённо закрывает глаза и сидит так с минуту-полторы, проигрывая в голове раз за разом только что невыносимо тихо сказанные ему слова. Было бы, наверное, легче, если бы Джесси кричал. Если бы велел ему убираться из машины, а потом просто дал по газам, оставляя после себя только быстро угасающее воспоминание о былой близости их отношений и столб пыли.

Это похоже на локальную катастрофу, о возможности которой ещё какое-то время назад он и задуматься не мог. Всё-таки Марсэл был невероятно прав всего лишь минутами ранее – на поле боя было в десятки, сотни раз проще. Но и с той кашей, что он сам и заварил, теперь жизненно важно разобраться.

Поэтому он берёт себя в руки, собирает волю в кулак и выходит из машины вслед за товарищем, намереваясь пройти дорогой позора, разочарования и обвинений до самого конца, что бы ни ждало его там в итоге. Джесси оборачивается не сразу, а когда всё же делает это, Харбингер почти об этом жалеет, от всей души желая себе провалиться под землю и угодить прямиком в Геенну Огненную. Признание относительно мыслей о его судьбе, отражается у него внутри острым болезненным уколом. Арвиду хочется отвернуться, но он удерживает себя, буквально заставляя смотреть прямо и не отводить глаз. Напряжение, меж тем, так высоко, что он почти дёргается и отступает назад, когда Джесси делает шаг ближе. Почти. Но выдерживает и это, так сжав кулаки, что короткие ногти впиваются в ладони, и отстранённо ощущая, как по щеке ползёт одна единственная слеза. Он не может и не должен позволять себе больше.

- Тебя бы не сделали майором, если бы ты... Если бы.. – заговорив о самом простом и логичном, он всё же запинается и замолкает. Замолкает и закрывает глаза, пытаясь восстановить способность выстраивать мысли в понятные фразы и говорить внятно. Мыслить внятно. Чувствовать внятно. Когда, как и почему он превратился в такую размазню? – В том смысле, что сомневаться сейчас в твоих заслугах и участии в боевых действиях с их стороны – настоящий идиотизм.

Всё это – невыносимо, - думает Харбингер, стоя в тёмном и стремительно остывающем поле пустоты, песка, редких столбов линий электропередач и перекати-поле. Невыносимо. И как только гражданские выдерживают эту хренову мирную жизнь каждый божий день?

Джесси сказал, что "допустим, понимает", почему морпех так поступил в сорок втором, от чего Харбингер практически фыркает, маскируя за этим самый настоящий истерический смешок. Это было бы занимательно – потому что здесь, сейчас, теперь, в этом отрезке времени он не понимает этого сам. Он даже объяснить этого уже не сможет. Выходит – просто сделал. Выходит – такой паршивый он друг. Война на тот момент началась всего-то с полгода назад, разве он мог предположить, что когда-нибудь увидит Джесси Марсэла снова? А если увидит, что тот не будет, например, женат и, может, даже с кучей ребятишек?

В его собственной жизни никогда не было места отношениям – да и кому он был нужен? За все годы у него была, наверное, только одна девушка и та очень недолго. А потом – армия, флот, а ещё потом – война, Рейдеры, Китай. Может, он не столько хотел стать элитным солдатом или сгинуть в нескончаемом потоке боевых действий, сколько... начать жить самостоятельно? Освободившись от Марсэла, но совсем не в том смысле, о котором могли подумать все вокруг, включая Джесси?

- Послушай, я... – заговаривает, наконец, Харбингер, и голос его звучит неуверенно и хрипло. – Никогда не был силён в обработке сложных чистых эмоций. И ещё хуже стал в этом сейчас. Чёрт, в меня только с недели полторы как перестали стрелять. Я даже не знаю, какой сегодня день. – Он делает глубокий вдох и трёт лоб, пытаясь ослабить стальной обруч, что весьма ощутимо начинает сдавливать голову в тиски. – Если позволишь, я всё же отвечу по порядку. Нет, не увидел. Нет, не узнал. Я читал досье, читал газеты, что-то смотрел по телевизору, но всё это – официальные версии. Это информационный шум, а я очень хорошо знаком с тем, как и зачем он создаётся. Что я хотел увидеть и узнать? – морпех поднимает голову к уже усыпанным звёздами небесам и невесело усмехается, проводя рукой по коротким волосам, взлохмачивая их слегка и вытрясая вездесущую здесь пыль. – Тебя, Джесси. Я хотел увидеть тебя.

Как же чертовски жаль, что у него нет при себе сигарет.
Харбингер курил-то всего ничего – один короткий временной отрезок между школой и армией. На службе, конечно, это не запрещалось, но было, мягко говоря, непрактично – сигареты поставлялись к ним с огромными перебоями и самые качественные, естественно, распределялись между более привилегированными группами. Кто-то из командования считал, что обязательная поставка в войска Lucky Strike поддерживала в солдатах дух патриотизма и напоминала о родине, кто-то наоборот считал, что всё это наносит лишь вред.

Харбингер не курит уже около десяти лет, но сейчас ему почти отчаянно хочется сигарету. Или, может быть, даже выпить. Но уже не того паршивого лагера, у которого нет ни какого-то ощутимого эффекта, ни даже ощущаемого вкуса, но что-то покрепче. Например, виски. Но они сейчас, чёрт бы всё побрал, фактически посреди пустыни, и у него есть только автомобиль. И только Джесси. Может быть.

- Я никогда не гордился этим поступком, - снова подаёт голос морпех, всё ещё глядя на звёзды. – Не могу сказать, что все годы с тех пор я мечтал всё изменить, иначе я мог бы, - отправить тебе хотя бы одно письмо, - написать тебе снова. Скорее я, - Арвид ведёт в воздухе рукой, имитируя движение корабля, - плыл по течению. Война только началась, я не думал, что мы когда-нибудь встретимся снова. А потом... – он в сомнении хмурится и опускает глаза на землю перед собой, словно разглядывая скопившиеся у обочины дороги камни, - ..она так и не закончилась.

Харбингер снова сжимает кулаки. Это могло бы быть метафорой. Для многих солдат, которые очутились в гуще боевых действий внезапно, но пережили этот ад и смогли вернуться, она и правда так и не закончилась. Она осталась в голове, душе и теле – в мышечной памяти, в выработанных кровью и потом рефлексах, в мыслях, реакциях, отношениях. Примерно это сейчас происходит и с ним тоже, выливаясь в периодически накрывающие его приступы посттравматического расстройства, но это точно не проблема Марсэла. К тому же он говорит сейчас совсем не иносказательно. С официального окончания второй мировой прошло уже почти два года - два года мирного неба для Джесси, два года тайных операций на чужой земле для него.

Только это секретно. И это не оправдание.

- Мне не отдавали прямых приказов. Просто я понимаю, как это работает, и чего от меня могут хотеть.

К этому моменту его голос уже звучит ровно, обманчиво спокойно, но на самом деле бесцветно и в каком-то смысле безразлично. Гнев Джесси понятен и более чем справедлив. Гнев Джесси замешан на обиде и разочаровании, таком глубоком, что Арвид не может даже вообразить, что он должен сказать и как просить прощения, чтобы эту пропасть хотя бы немного заполнить. На самом деле сейчас он бы отдал всё, чтобы... Чтобы что? Чтобы что-то хотя бы было? Ведь по большому счёту, у него сейчас нет ничего. Ни дома, ни семьи - никто не ждёт его, - ни вещей, ни работы - всё принадлежит армии, включая форму, что была сейчас на нём. Арвид Харбингер существует только в паре строк досье на бумаге, сотне вымаранных записей, паре десятков отчётов с грифом "Совершенно секретно". Только там.

И в памяти Джесси.
В памяти человека, которого он оттолкнул. Которого уже дважды не выбрал - когда решал, в какие войска поступить, и когда принимал то проклятое повышение. Ему потребовалось как-то уж слишком много лет, чтобы осознать эти ошибки и увидеть, что Джесси он, возможно, тоже нужен.

- Я попытался отказаться от участия в во всём этом. Но то, как говорил генерал, не оставило сомнений - они решили, что предавшего однажды не смутит второй раз. Что теперь это лишь формальность. Но если бы всё действительно было так, как пишут в газетах, то я был бы им не нужен. Вся эта показуха с процессом и комиссиями никому не нужна, если ты врёшь или так позорно ошибся - нет смысла так долго и целенаправленно втаптывать тебя в грязь, дискредитируя полностью. – Харбингер наконец поднимает глаза от придорожной пыли и внимательно смотрит на Марсэла. Затем всё-таки решается – ну а что ему ещё терять? – и делает шаг, ещё сокращая между ними оставшееся расстояние, а потом и вовсе несмело кладёт ему руку на плечо. Быть может, Джесси ему и не поверит, хоть и просит ответить честно, значит, наверное, какой-то кредит доверия у него ещё остался. Но так или иначе, не сказать это вовсе будет ошибкой. – Если бы я знал, в какой заднице ты оказался, я бы приехал сам, Джесс. Я бы приехал. Клянусь. Но там, где я был, не выходят наши газеты, мы не смотрим новостей. Я согласился, потому что должен был тебя увидеть. Жизнь делает с нами страшные вещи, мы порой.. превращаемся в худшие версии себя, - Арвид опускает глаза, потому что в этот момент говорит о себе, разумеется. – Я был слепым и глухим идиотом. Наверное, я просто забыл всё, через что мы прошли, забыл главное - твою доброту, твою храбрость, верность и честность. И что моё место рядом с тобой, а не где-то там... в бамбуковых джунглях или среди воды. Так что я верю в тебя, Джесси. Пришельцы это, конечно, чёрти что, но если ты считаешь, что что-то было, значит, это просто не может быть какой-то там метеозонд.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2vHyz.png[/AVA][NIC]Arvid Harbinger[/NIC][STA]SSDD[/STA]

Харбингер чувствует напряжение под пальцами и понимает, что всё же этот жест был лишим. Пусть Джесси и не сбрасывает его руку, но возникающий теперь от его прикосновения дискомфорт слишком очевиден. Поэтому он отпускает его плечо, очень стараясь сделать это не слишком быстро, дабы не возникло ощущения, что он отдёргивает руку, как от огня, а после делает с полшага назад, восстанавливая дистанцию.

Всё правильно – действие рождает противодействие, а у каждого поступка бывают неотвратимые последствия, даже если долгие годы до этого ты умудрялся их избегать. Впрочем, сейчас тоже можно было – никто ведь не тянул его за язык, а сам Джесси, судя по всему, даже предположить не мог, что его давний товарищ может оказаться банальным предателем. Он мог попросту смолчать, попытаться забыть и надеяться, что эта история никогда не всплывёт со дна. Вот только встретились ни как раз потому что в жизни Марсэла всё было ой как не гладко, а впереди их – если Арвид действительно намеревался сделать то, зачем он на самом деле приехал в Розуэлл – ждала самая настоящая информационная война. А в ней, как известно и видно из активных действий командования, все средства хороши. Те, кто вознамерился потопить майора, воспользуются любым приёмом, и тогда... тогда этот постыдный факт его биографии обязательно всплыл бы, но уже в ином контексте, вырванный из его собственных уст и неизвестно как бы преподнесённый Марсэлу. Так он хотя бы мог...
Так он хотя бы попытался быть честным. Пусть и так поздно.

Джесси смотрит в усыпанные звёздами небеса, Арвид же стыдливо опускает глаза в дорожную пыль и песок пустыни Нью-Мексико. Это так метафорично и на столько отражает суть вещей – Джесси самое место в небе, а ему – как раз в дорожной грязи – что Харбингер почти усмехается, хотя ему совершенно не весело.

- Она знала, - коротко и негромко отзывается он на воспоминание. – Знала, конечно, просто ты был очень мил. Ты всегда умел очаровывать. Особенно женщин, - он слегка запинается, вдруг осознав, что, наверное, ляпнул лишнего. Но в целом дела обстояли именно так – Джесси при желании и без особых усилий действительно очаровывал абсолютно всех вне зависимости от пола и возраста. Тем удивительнее – или естественнее? – то, что Харбингер в конечном итоге так бездарно попытался от него сбежать. – И да, ты вне сомнения себя превзошёл, Джесс – о тебе говорит без преувеличения вся страна. Вот только... Если бы я действительно принял тогда верное решение, я бы сейчас здесь не стоял.

И совершенно точно не сделал бы завтра то, что собираюсь. Харбингер замолкает под тяжёлым взглядом товарища, с трудом выдерживая и сам этот взгляд, и комментарий о "кто бы мог подумать".

Кто бы мог подумать, что ты окажешься таким. Кто бы мог подумать, что ты такой же, как все. Кто бы мог подумать, что тебе хватит наглости. Кто бы мог подумать... Ты просто один из них, Арвид.

- Что ж. Видимо, облажались они или нет, мы узнаем завтра, - повинуясь какому-то совершенно безумному и абсолютно неадекватному ситуации импульсу, коммандер протягивает руку и аккуратно убирает со лба Джесси выпавшую из его в остальном идеальной причёски прядку.

Это полный идиотизм. Что с ним происходит? Почему рядом с Марсэлом он, вышколенный и высокоэффективный офицер, ведёт себя, как сумасшедший, закапывая себя всё глубже и глубже? Может, весь тот цирк с психологическим освидетельствованием на самом деле надо было назначить ему? И, судя по тому, что происходит здесь и сейчас, он бы вряд ли прошёл её, безотносительно чьих-либо дополнительных свидетельств.

– Мне правда жаль, что я повёл себя тогда, как самая обычная сволочь.. И прости, что вытащил тебя сюда практически посреди ночи, - Арвид делает ещё шаг назад, прежде чем снова опустить глаза и отвернуться.

Коммандер совершенно не знает, где находится, кроме самой общей географической точки – Розуэлл. Его личный Бермудский треугольник прямо посреди Штатов, где он враз как-то потерял и себя, и единственного друга, и своё прошлое, и настоящее. А будущее обратилось в туманные перспективы, таящие в себе смутную угрозу.

- Я сказал, что ты сам решишь куда меня везти, но на самом деле ты не должен, - Харбингер шумно сглатывает, пытаясь унять нет-нет, но проскальзывающую в голос дрожь. – Я найду дорогу.

В конце концов это не должно быть слишком сложно, – думает он, осторожно, чтобы не запутаться в собственных ватных ногах и не свалиться, делая первый шаг, а потом второй и третий. Всего лишь идти вдоль трассы обратно, пока он не наткнётся на тот проклятущий бар. А оттуда... в крайнем случае снова воспользуется тем самым телефоном автоматом, чтобы вызвать такси.

Секунд через пятнадцать идти уже легче. Это не первый в его жизни марш-бросок – морская пехота научила его преодолевать и не такие расстояния – вот только это не помогает ему не чувствовать себя невероятно гадко. Гадко от того, что он всё же оставляет Джесси вот так, одного с этой разорвавшейся информационной бомбой. Беда в том, что он совершенно не представляет, как ему теперь себя вести и что говорить.

Теперь, когда доверие утрачено, а вся мотивация его присутствия сломана и искажена на корню, каждое его слово, каждое его действие будет раскладываться Марсэлом на составляющие, вызывать сомнение и скепсис, приносить дополнительны дискомфорт. Как иронично, что вместо поддержки и облегчения он принёс Джесси только боль разочарования и дополнительные причины для паранойи.

Харбингер бы предпочёл провалиться под землю, но это было бы слишком лёгкой участью. Нет. Он должен хотя бы попытаться поступить так, как делал в таких случаях всегда – всё исправить, вытащить Джесси с этого дна, вызвать огонь на себя, если потребуется.

Даже если это и не искупит его вины, именно это – он сейчас видит всё ясно, как никогда – единственный долг, который достоин абсолютного служения.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2vHyz.png[/AVA][NIC]Arvid Harbinger[/NIC][STA]SSDD[/STA]

Он не слышит, как его окликают ни первый раз, ни второй - слишком тихо звучит голос Марсэла, слишком громко кричат собственные мысли у Харбингера в голове. Каждый шаг почти незаметно, едва-едва, но становится легче. Если не видеть Джесси, не смотреть ему прямо в глаза, то всё произошедшее в последние несколько часов (а может, и дней?) кажется почти нереальным. Ощущение ватности распространяется по всему телу, сменяясь затем лёгкостью, словно опьянением. И вперёд его тянет уже какой-то силой, напоминающей по своей природе воздействие гравитации - главное не остановиться, не запнуться и ни в коем случае не обернуться назад. Тогда есть шанс, что он всё это выдержит. Может быть, даже с очень условной честью.

Но через пару мгновений его уже не просто окликают - Марсэл догоняет его сам и встаёт на пути, с силой стиснув Арвиду плечи. Он вздрагивает, когда Джесси кричит, задрав голову к холодным звёздам, но сам не роняет ни звука - боится спугнуть, боится разрушить мгновение и просто ждёт, не понимая, что это и к чему. Содержание слов не задевает его совершенно, потому что он заслужил и эпитеты посильнее, и обиду покрепче. Заслужил самое настоящее презрение со стороны друга детства, по силе которому и равного-то не должно быть.

Потом же Марсэл обнимает его, и у Харбингера разве что не немеет всё тело - вот этого он не ожидал точно. Много ругани - ладно, может, даже тычок в бок или хороший хук справа, но не объятий и не уткнувшегося ему в плечо товарища. Застывший на безумно долгое по его ощущениям мгновение, он оживает далеко не сразу, теперь уже какими-то деревянными, совершенно не слушающимися и плохо сгибающимися в локтях руками медленно обнимая Джесси в ответ. Он осторожно касается пальцами его спины и скользит по ней, пока не обхватывает полностью и не сжимает так, что, кажется, не отпустит уже никогда-никогда. Потому что Майор Джесси Марсэл - самое дорогое, что у него могло бы быть в жизни.

Джесс снова называет его придурком, но Арвид только полупечально фыркает в ответ, понимая, что уже совершенно не в силах сдержать слёзы. Всё это, что происходит сейчас, может значить только одно: ему дают второй шанс. Редчайшую возможность, которой он обязательно воспользуется и ни в коем случае не позволит себе облажаться снова. Одного идиотского раза ему более, чем достаточно. Больше никогда.

Когда майор отстраняется, Харбингер тоже чуть ослабляет свою хватку, а затем предпринимает слабую попытку улыбнуться уголком губ и шмыгает носом, всё ещё крайне виновато глядя на друга.

- Ты уверен? - не то чтобы он хочет задавать подобный вопрос, но смутно ощущает, что должен. Потому что решение простить его или прогнать всё же полностью в руках Марсэла.

И как бы ему самому не хотелось остаться при Джесси чуть ли не навсегда, сам Джесс тоже должен не пожалеть потом о собственном решении. Разумеется, в конечном итоге и в перспективе это зависит от Арвида и его действий, но сейчас, в самом начале - новом начале - их общий курс должен быть избран не им.

Снова сев в автомобиль, он некоторое время молча хмурится и ждёт, пока Марсэл заведёт мотор, продолжив затем их движение. Дальнейший пункт назначения вслух никто не выбирал, но Арвиду кажется, что спрятаться сейчас дома у Джесси было бы самым логичным. Спустя пару секунд он всё же прочищает горло и, окончательно вытерев с лица остатки неожиданных и таких ему обычно несвойственных эмоций, он всё же заговаривает.

- Джесс, это очень важно, - сначала Харбингер смотрит прямо на товарища, но потом его взгляд плавно переходит куда-то в покрытую темнотой даль за лобовым стеклом. - Что бы ни ждало нас впереди - а ждёт там нас, наверняка, мало приятного - я хочу, чтобы ты помнил.. Если веришь мне. То, что я тогда сделал - худшее решение в моей жизни, и я раскаиваюсь. Мне... может, и хотелось исправить его за всё это время, но я был слишком... слишком слаб? Малодушен. Да, наверное, это правильное слово. Но я никогда, - и тут он снова поворачивается к Марселу, сжав его лежащую на руле руку, - никогда больше тебя не оставлю. - С минуту они едут в тишине и примерно в одной и той же позе. Впитывая, принимая, укладывая или нет всё только что произошедшее и сказанное в своих головах. - А теперь расскажи мне с самого начала, что за дьявольщина тут творится и почему после всей шумихи в газете появляется твоя фотография с перепуганным лицом и долбанной фольгой.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2vHyz.png[/AVA][NIC]Arvid Harbinger[/NIC][STA]SSDD[/STA]

Отредактировано Albert Rosenfield (2017-12-30 22:59:02)