Черная бездна Обливиона, щегольски укутанная в плащ Аэтериуса, не знает границ. Мрачное море, темная дорога между планами бытия, Обливион презрительно посмеялся над ограничениями небесных плинтусов, отринул их в самом начале схватки Ану и Падомая и плавно растекся в пространстве, перетекая из мира в мир, окутывая вселенские плоскости вышитыми гладью сверкающими созвездиями. Ковер от ворот аэдра и крылец даэдра к скромным дверям смертных миров, причудливо петляющий меж Галактик, по которому шагает, блюдя полагающееся ему величие, вальяжно попирая Млечный путь, Шеогорат.

Когда дверь перестает быть дверью? Когда она – окно, подсвеченное стоящей на подоконнике свечой. Даэдрический принц походя играючи гасит звездные свечи-маяки соседних Вселенных, дурачась, примеряет одну из них к своему костюму. В нем ни следа прежнего привычного камзола, Шеогорат вот уже много эр забыл про старый свой наряд, наряженный с иголочки по земной моде пары сотен лет назад, оставив лишь неизменный пурпурный цвет, откровенно-безразличный на ковровой дорожке текучего Обливиона.

Безумный Князь превыше предрассудков в виде сотен световых лет. Он отбрасывает условности расстояний, как отбрасывал бы тень солнечным днем – тоже очень условно. Шеогорат перелистывает планеты, как страницы потрепанного путеводителя, в поисках единственно нужной ему двери. Той, за которой ему чудится громкий детский плач. Той, за которой в безмолвном отчаянии зовут его – отца и последнего покровителя. И находит.

База Альянса висит, как забытая елочная игрушка, посреди безграничного космоса. Лорду Безумия думается, что люди здорово сошли с ума и храбро сбрендили, согласившись болтаться в невесомости, полагаясь на свою рациональную, всегда безошибочную науку. Магия вконец издохла в этом мире, оставив свои разлагающиеся останки лишь в умах шизофреников и гениальных личностей. Шеогорат огибает герметичную консервную банку космической станции и заглядывает в окно.

Когда дверь перестает быть дверью? Когда ее нет. Принц Даэдра видел множество схлопнувшихся, сгоревший дотла, канувших в Обливион дверей, за каждой из которой был свой целый мир, пустой или набитый жизнью доверху. Таким был Нирн – и Шеогорат помнит, как исчез тот в бездонной глотке Алдуина по легкомысленной воле хохочущей лисицы-ведьмы. За дверью той даэдра помнит застывшее в оконце лицо, повторенное затем, как в зеркале, в сотне других Вселенных. В лице этом узнает старик свое любимое дитя.

Когда дверь перестает быть дверью? Когда она приоткрыта. Шеогорату нет нужды стучать – здесь его всегда ждут, хоть и не знают того, здесь ему всегда рады, хоть и не встречают улыбкой. В сознании Ривер Тэм даэдрический принц находит и намеки на Манию, и мрачные черты Деменции, и исключительно ее собственный ярко-белый свет, режущую глаз синеву и фантасмагорических зверей, изогнутых звериным числом. Шеогорат морщится и деликатно покашливает.

– И что все так помешались на этой шестерке? – ворчит он, оглядываясь и нервно потирая Ваббаджек. Замкнутое пространство доверху, как желе, наполнено страхом и бессилием, Принц демонстративно выковыривает его из ушей и брезгливо стряхивает с рук. – Двойка куда эстетичнее и не отягощена неуместными подтекстами. И намного ближе к смерти.

Он оставляет трость в стороне, подтягивает штанины и садится на пол прямо перед Ривер, смотрит на нее снизу вверх ласково, улыбается по-отечески тепло, обещая понимание и защиту. Лишь безумцу было бы безопасно в его присутствии, но и Ривер ведь недаром его дочь.

– Но ты боишься не смерти, моя милая. Расскажешь папочке?