are you brave? the devil asked.
no, he answered, but i am alive
— and sometimes those two things are
THE SAME

У Нейта сжимается все внутри, когда он слышит слова Брайана — в них нет былой злобы, ярости или обиды. Они сочатся отчаянием, страхом и безысходностью. Брайан находился в войне с собой, злился на сотворенное Азгеда с ним, не знал, как теперь жить с человеком, которого они ему показали. И Миллер хотел бы, чтобы у них было время, чтобы объяснить Брайану, что однажды родившийся в тебе монстр не обязан всю жизнь быть твоим единственным лицом, а совершенная жестокость в самые ужасные моменты в жизни не будет определять тебя в лучшие минуты. То, в кого они превращались ради выживания, не заслуживало гордости, но и не было поводом для извинений. Нейт был частью пыток Линкольна — осознанно, вовлеченно, искренне. Напуганный подросток, он готов был истязать другое живое существо ради того, чтобы выжить и понять, как делать это как можно дольше. Жалеет ли Миллер, что поступил так? Нет. В тех условиях, в которых они оказались, беспорядочная агрессия пекинесов, выброшенных в лесу, была естественной. Все вопросы и претензии были к тем, кто решил, что выкинуть толпу детей на потенциально смертоносной планете, было хорошей идеей. Их отправили на казнь, и не вина Миллера в том, что он не захотел умирать.

Их не учили дипломатии, их не учили контактам с другими людьми. Жизнь на Арке, пусть и изначально собранном из станций разных стран, к моменту рождения Миллера стерла различия между людьми. Они все были выжившими, и это была единственная их принадлежность, которая имела значение. Они праздновали День Единства, но уже не помнили, что означают эти флаги, чем они должны отличаться, какие культурные различия нести. Они слились в один народ, и Миллер, также как и все остальные из сотни, едва ли имел представление о том, что может означать контакт с другой культурой. Какими могут быть люди, отличающиеся внутри настолько, что в их ход мыслей укладывалось истребление других людей лишь из-за факта их происхождения. Миллер знал, что такое классовая война, но что делать с другими культурами не имел ни малейшего понятия. Они читали об этом, но Миллер читал и о вагинальном сексе, но, тем не менее, не имел представления, что делать с настоящей вагиной. Никто не был готов к землянам. Но к смерти они все были готовы еще меньше.

Миллер хочет объяснить все это Брайану. О том, что они все монстры в какой-то момент их жизней, такой была Земля для каждого его жителя теперь. Миллер хотел бы сказать, что они сделали шаг назад в культурном развитии, но, учитывая, что венец эволюции уже однажды уничтожил Землю, вряд ли землян можно было назвать такими уж отсталыми. Они просто были разными. Здесь и сейчас монстры определялись не количеством убийств, а тем, был ли у тебя выбор. И тогда, когда Брайан попал на территорию Азгеда, у него не было выбора. Он боролся за свою жизнь так, как мог, как его вынудили. Он стал тем, кто смог бы выжить — что было правильнее? Нейт никогда не был одним их тех, кто предпочел бы смерть моральному падению. Может быть, в каких-то книгах это казалось романтичным жестом — умереть, но не опуститься до уровня врагов. Лучше смерть, чем кровь на моих руках. И все в этом духе. Но в реальности Миллер соглашался на те правила, которые предлагала ему жизнь. И если она давала мачете ему и его врагу, то Нейт собирался это мачете использовать.

Но сейчас все изменилось. Теперь в убийствах не было необходимости, так же не было необходимости и в монстрах. И Миллер оставил своего монстра внутри. Потому что что бы он ни делал, ему не нравилось убивать людей. Ему не нравилась жестокость, не нравилась война, не нравилось оружие. Задира Нейт хотел дом, озеро, куриц, или кто там был теперь на земле, какую-нибудь ящерицу, которую кормил бы сверчками, и чтобы его все оставили в покое. Миллер знал, что снова станет монстром в ту минуту, когда у него не останется выбора. И очень хотел сделать все, чтобы у Брайана этот выбор всегда был. Выбор не становиться монстром, не брать в руки оружие, не вспоминать то, что с ним произошло и чем он научился. Руки Брайана были созданы не для приклада винтовки, не для чужой крови. Миллер должен был научить его не быть монстром.

— Как насчет, — Миллер остановился, когда они вышли на улицу. — Вспомнить это?

Он потянулся к рукам Брайана. Снял с них перчатки, бросив темную ткань на землю. Он тоже не помнил, как было на Ковчеге. Но это и не имел значения. Нельзя было жить воспоминаниями. Все изменилось, они изменились, они пережили чертову кучу дерьма и то, что было на Ковчеге, больше не имело смысл, не вписывалось в их новую систему ценностей и было прошлым. Им нельзя было вылечиться, утешиться и заземлиться. Теперь у них была только Земля и смысл жить и бороться нужно было искать здесь и только здесь.

Миллер поднял руки Брайана и прижал ладони к своему лицу, мимоходом целуя пальцы.

— Закрой глаза. Вспомни это. Нашу первую встречу здесь. Мою щетину. Пикник. Ядовитую траву. Ужастики в пещере. Костер.

Брайан был монстром. Они все были монстрами. По тем представлениям, что существовали на Ковчеге, здесь же, где все они убивали, в этом слове не было прошлого смысла. Но монстром все еще были те, кто пытался убийствами решить все проблемы, кто убивал из жестокости, злобы, убивал потому, что хотел и потому, что это приносило удовлетворения. Миллер не собрался допустить того, чтобы Брайан почувствовал облегчение от чьей-то смерти, потому что оттуда дороги назад уже не будет. Убийство не должно приносить облегчения, чужая кровь на руках не должна смывать страхи и злость. Нельзя добиться мира убийствами, нельзя восстановить справедливость, убивая все больше. Нельзя мечтать о спокойствии и искать его в чужих мертвых глазах. И то, что Брайан видел в смерти Роана избавление от кошмаров, избавление от зуда внутри, было чертовски огромным красным флагом.

— Ковчега больше нет. Мы скоро залезем в новую жестяную банку. Я тоже не помню, каково было на Ковчеге. Да и какая разница? Мы больше не там. Мы здесь, и мы выбрались из тонны дерьма с тех пор. Травмировало ли это нас? О да. Ты вообще помнишь, сколько нам лет? Мы в брак можем вступать от силы год, но почему-то убивать людей нам уже можно, — Миллер рассмеялся, и Брайан мог почувствовать его улыбку руками. — Был Ковчег — нет Ковчега. У нас есть только Земля, и ты должен найти повод жить здесь, а не пытаться вернуться к воспоминаниям о том, какими мы были посреди сраного космоса. Я понимаю, ты в ужасе. И ты думаешь, что есть убьешь всех, кто тебя пугает, тебе станет легче. Это не так. Это не сработает, Брай. Тебе будет становиться все хуже и хуже, пока ты не пустишь себе пулю в голову, потому что стал тем, от чего все это время бежал.

Миллер сделал глубокий вдох. Он не был особенно силен в словах и вербальном проявлении чего бы то ни было. Но сейчас ему нужно было собраться и помочь Брайану. Сказать ему то, что отзовется внутри потерянной души светом и надеждой. Решимостью справляться и жить. Бороться, но не уничтожать. Сраная война. Миллер ненавидел войну. Она убивала очень хороших людей — внутри и снаружи.

— Шарлотта. Ей было 12, она была частью первой сотни. Ее родителей казнил Джаха, а потом бросили под замок и ее. Она была так напугана, когда оказалась на Земле. Так одинока. Ее мучили кошмары прямо как тебя. И Беллами дал ей нож, чтобы она могла защититься. Убить своих демонов, — Миллер не испытывал ничего к Шарлотте. Она была одной из многих потерянных душ, что сгинули на Земле. Но он ни за что не хочет увидеть на ее месте Брайана. Ему, конечно, не двенадцать, но внутри он так же напуган, и Миллер знал, что чем позднее он очнется, чем позднее осознает свои поступки, тем непоправимее будут последствия. — Она убила Уэллса Джаху, ведь это его отец был демоном из ее кошмаров. А потом покончила с собой, потому что не справилась с тем, что сделала. Это никому не помогает, понимаешь? Ты не можешь убить своих демонов наяву, потому что они только в твоей голове. Давай поговорим о том, что случилось с тобой на Ферме? Расскажи мне, пусть это перестанет быть только твоим бременем.