flo rida — whistle
Давайте посмотрим правде в глаза — жить на Ковчеге было скучно. В большинстве своем люди не покидали свои станции, а заняться в месте, где ничего никогда не происходит, было откровенно нечем. Жизнь на Ковчеге замерла сотню лет назад — больше не было каких-то масштабных событий, новостей, чего-то хотя бы немного разгоняющего вечную скуку и рутину. День сурка, растянувшийся на несколько поколений. Праздник Единства был чуть ли не самым крупным событием, проходящим по одному и тому же сценарию — дети, которые ходили кругами с флагами, канцлер, который толкал вдохновенную речь, люди, которые хлопали и радовались, будто это что-то меняло, а потом обратно расходились делать  то же, что делают всю жизнь, и что, вероятнее всего, делали и их родители.

Миллер был категорически не согласен прожить свою жизнь в такой же тоске. Лет до десяти еще было чем заняться — оставались матчи по хоккею и бейсболу, которые не были выучены до каждой секунды, и фильмы, фразы откуда не отскакивали от зубов. Потом становилось с каждым годом все скучнее, ну, а настоящая тоска наступала лет в пятнадцать, когда жизнь била ключом, но только по твоей буйной голове всей тяжестью отцовских подзатыльников. И тот, кто назвал шахматы спортом, был очень неправ, и Миллер категорически его осуждал за это, когда отец в очередной раз предлагал занять себя этим потрясающе развивающим делом. Мозги у Миллера работали отлично и без всяких шахмат, не зря же он очень быстро обнаружил, что главное веселье происходит — кто бы мог подумать — у фермеров. Наверное, отец не это имел ввиду, говоря о стратегическом мышлении, но Миллер был слишком захвачен своим потрясающим открытием, чтобы волноваться об образе серьезного сына главы охраны.

Кто бы мог подумать, что это открытие и правда станет лучшим в его жизни, и вовсе не из-за травы.

Миллер был отвратительным ботаником, химиком и садоводом — если вам нужен был человек, под чьей бдительной заботой умрет даже сорняк, то вы обратились по правильному парню, — зато он мог достать все, что пожелают души гениев, как для их огорода счастья, так и для личного пользования. Так что, заняв почетное место вора и грубой силы, он смог разогнать тоску жизни на Ковчеге. Что бы ни растили эти малолетние гении — это делало все вокруг ярким, смешным и куда менее тошнотворным, чем на трезвую голову. Выбор, что покурить или выпить, был потрясающе огромен, а это было вообще редкостью для Ковчега, так что Миллер все чаще проводил время среди фермеров, сбегая с Альфа-станции к ним, хотя, казалось бы, кому захочется покидать самое комфортабельное место в этом жестяном оплоте человечества. Возможно, там было удобнее, чище и просторнее, но травы там не было вовсе, а это для Миллера было определяющим фактором в данной ситуации. Он чувствовал себя достаточно привилегированным, пробуя новое детище химического гения Джаспера.

Воровство и участие в подпольном производстве легких наркотиков и совсем не легкого самогона, правда, могло проложить Миллеру короткий и совершенно не захватывающий путь в тюрьму, но жизнь без риска была пресной и слишком однообразной, чтобы Миллер сложил руки на коленочках и прикинулся воспитанным сыном главы охраны. Конечно, ему было стыдно перед отцом, который пытался в одиночку воспитать его достойным членом общества, и Миллер малодушно боялся вовсе не того, что о его похождениях узнает Кейн, а того, что об этом мог узнать отец. Его окончательное разочарование было, пожалуй, похуже любой тюрьмы. Но сдаваться на милость общепринятых рамок приличия Миллер все равно не собирался. Отец научил его верить в себя, и он верил, что у него получится не попасться.

Сегодня, как и частенько за последний год, Миллер улизнул с Альфа-станции и уже через двадцать минут буквально рыдал от смеха над кактусом продолговатой формы. Мир, где существовали такие кактусы, просто не мог быть скучным и печальным. Если Вселенная умела обретать такие формы, то где-то в конце тоннеля просто обязана была прятаться надежда. Даже если твой дом — это куча металлолома, нарезающая круги вокруг Земли. Кактус пришлось оставить в покое, зато мир своих радужных очертаний не потерял, когда Миллер вышел в коридор и направился в сторону комнаты Монти. Цифр на стенах было много, цифры были очень разными. Редкие встречные почему-то совсем не удивлялись довольному Миллеру, то ли были слишком усталыми, то ли на фермерской станции и правда каждый третий обладал подпольным самогонным аппаратом. Он бы не удивился. Это была прекрасная идея. Это была прекрасная станция. Это была прекрасная...

— Вау, — присвистнул Миллер, распахивая дверь, которую он искренне считал дверью в комнату Монти, но открывшийся ему обзор на стоящего на четвереньках парня, говорил совершенно об обратном. Если бы у Монти была такая задница, Миллер бы точно это заметил.

Кто-нибудь, чьи представления о приличии и вежливости не ограничивались умением прикрывать рот, когда зеваешь, наверняка сейчас извинился бы и вылетел из комнаты, прикрыв за собой дверь, но Миллера, с учетом количества выкуренного, хватило только на последний пункт. В трезвом виде, возможно, он бы проявил больше такта, но Вселенная, кажется, сегодня была на его стороне, потому что разукрашенный выкуренными косяками мир от открывшегося вида становился только ярче и приятнее. Про жильца этой комнаты сказать этого было нельзя, сегодня Вселенная явно повернулась к нему тем же, чем он к Миллеру.

Миллер не жаловался. Миллер облизнул губы, продолжая ухмыляться, и, не долго думая, произнес:

— Ты, конечно, не косяк, на который я рассчитывал, но в твоем случае я бы тоже не отказался взять в рот.

Если в этом мире существовала более неподходящая для начала знакомства фраза, то это, пожалуй, была какая-нибудь глупая шутка о заднице Монти. К счастью для Миллера (и несчастью для паренька под столом) он выбрал, видимо, самую глупую и пошлую шутку, которая пришла в его прокуренную голову. Иногда комфортные отношения с собственной ориентацией были совершенно не положительным моментом. Для окружающих, разумеется. Миллер же продолжал обаятельно-нагло скалиться и чувствовать себя совершенно уютно.

Осознания острой неправильности происходящего к Миллеру все никак не приходило, поэтому он не спешил ретироваться из комнаты, привалившись плечом к косяку, то ли для того, чтобы лучше выглядеть, то ли чтобы твердо стоять на ногах. Он с неподдельным интересом наблюдал за тем, как хозяин задницы попытался возмущенно вскочить, но, вставший на его пути стол, самым вероломным образом не позволил ему этого сделать. Миллер разрывался между диким умилением такой очаровательной неуклюжестью, которое частенько накрывало его после третьего косяка, и отдаленно трезвыми мыслями, что неплохо было бы помочь несчастному парню выбраться из-под стола. И в идеальном сценарии потом оказаться уже под Миллером, но давайте делать по небольшому шагу за раз.

Миллер не был плохим человеком в общепринятом смысле этого слова. Он не обижал детей, не подставлял друзей, не отказывал в помощи. В большинстве случаев, по крайней мере. В узком же смысле, Миллер был порядочным говнюком, не стесняющимся ни в словах, ни в действиях. В чем был смысл ограничивать себя в таких маленьких удовольствиях как, например, доведение нового знакомого до точки кипения? Особенно когда этот новый знакомый обладал такой задницей и таким лицом? Жизнь на Ковчеге не баловала какими-то особыми развлечениями, и в рейтинге самых захватывающих событий в жизни Миллера даже такая мелочь грозила попасть в топ-десять. Половина этой десятки, правда, случилась после того, как Миллер курил или пил, поэтому он не был уверен, какой процент из этого происходил на самом деле. Как, например, сейчас.

— Не думаю, что после того, как я увидел тебя в этой позе, нас правильно считать незнакомыми. Обычно такое происходит на втором свидании или хотя бы после разговора, — если хозяина комнаты ситуация смущала и выводила из себя, то Миллера она откровенно забавляла. Ничем не примечательный (кроме травы, разумеется) день внезапно стал лучшим за последний год. Особенно когда парень выбрался из-под стола, чуть не лишившись при этом головы. Что было бы очень некстати, учитывая, что голова была у него очень симпатичная. Как и все остальное. Миллер обвел взглядом небольшую комнату, раза в полтора меньше чем та, в которой они жили с отцом, и к немалому своему удовольствию обнаружил на полу кофту. Мысленно укорил Вселенную, что не зашел немного позже, когда на полу валялись бы и остальные детали одежды. Вселенная сочувствия не выказала, и так сегодня была на редкость щедрой. — А ты продолжай, я не хотел тебя отвлекать.

Миллер определенно отправится за это в ад. Судя по взглядам, которые на него бросали, ему не против даже помочь туда спуститься. Какое счастье, что после Ковчега его уже было ничем уже не удивить, тут была уж точно не земля обетованная. Если бы Миллер только знал, насколько опрометчивой была эта мысль, и что настоящий ад только ожидает его впереди.

— Поцеловать, чтобы не болело? — с участливым интересом спросил Миллер. Кажется на его лице отразилось сочувствие от вида того, как парень морщится и ощупывает рукой ушибленное место. Все-таки головой он приложился очень сильно, и в этом отчасти была вина Миллера. И его остроумия. Он нетрезво рассмеялся, неловко пытаясь скрыть смех приступом кашля. Покидать комнату и идти к Монти совершенно не хотелось, даже если эти двое через какое-то время опомнятся и начнут его искать. Неофициально все, конечно, знали, что на Агро можно было найти и что покурить, и чем промыть душевные раны, но официально вываливаться на охрану под кайфом было очень плохой идеей. Даже для сына их начальника.

Впрочем, сейчас Миллер был в шаге от того, чтобы загреметь под стражу вовсе не за невинные развлечения всем домашним и натуральным, а за убийство, потому что, казалось, еще немного и парень напротив него умрет от стыда, пока Миллер буквально облизывал его взглядом. И не собирается никуда уходить из этой комнаты, если его не попытаются выставить силой. Справедливости ради, стоило отметить, что, вероятнее всего, у потерпевшего это бы получилось. Не то чтобы это хоть как-то влияло на желание Миллера продолжить это соревнование в "какую глупость я смогу ляпнуть дальше" с самим собой, за которое в трезвом виде, наверное, будет хотя бы немного стыдно даже ему. Однако, одного взгляда на скрещенные на груди руки нового знакомого было достаточно, чтобы признать, что игра стоит свеч.

— Ауч, — осклабился Миллер. — Такой радушный прием, а теперь выставляешь за дверь? Это жестоко.

Все, что нужно было сделать невинной жертве симпатии обкурившегося Миллера — это задавать односложные вопросы, желательно, не предполагающие ответов кроме "да", "нет" и собственного имени, чтобы просто не дать ему еще одного шанса блеснуть своим весьма сомнительным остроумием, но сегодня был день Миллера. Как только это чудесное создание открыло рот, чтобы попытаться прояснить ситуацию, неловкость, которую и без того ножом можно было резать, превысила все мыслимые границы. А в клубящемся дыме выкуренного, который временно заменял Миллеру здравый смысл, родилось множество вопросов. Миллер стоял и с усмешкой наблюдал, как несчастный напротив него краснеет и теряется с каждым произнесенным словом. Ну, неужели он не был милым до слез?

Еще когда парень распрямился, Миллер понял, что не уйдет отсюда без надежды вернуться, и это его стремление только укрепилось, когда тот оказался поглощен своим смущением. Миллер не был уверен, что видел кого-то более красивого. Возможно, конечно, это увеселительные средства придавали лицу напротив какой-то особый шарм, но Миллер был твердо настроен верить им.

— И что же из того, что я бы не отказался сейчас почувствовать у себя во рту, у тебя есть? — Миллер провел языком по губам, не прекращая ухмыляться, не уверенный, что ему хочется больше — узнать ответ или проверить, может ли хозяин комнаты покраснеть и смутиться еще больше. — Я же спать не смогу, если уйду, так и не узнав ответ. Впрочем, после увиденного, мне определенно будет чем заняться в бессонные ночи.

Главной загадкой Ковчега на самом деле была потрясающая живучесть травяного бизнеса, вовсю процветающего на Агро так же, как и его плоды. В условиях ограниченных ресурсов и смертной казни за любое преступление поставщикам радости следовало бы поумерить свой пыл лет пятьдесят назад, когда осталось очень мало непосвященных в то, что в для попадания на Землю не обязательно ждать пару сотен лет в конструкторе Лего, можно просто прийти на Ферму и накуриться до беспамятства, и там уже вас не будут ограничивать ни химия, ни физика, ни биология. Если, конечно, вас не поймают и не отправят в открытый космос им навстречу. Фермеры оказались упрямее, чем можно было от них ожидать. Если вам нужно было найти самых бесстрашных людей на Ковчеге, то это определенно были они, кто еще с риском для жизни сотню лет будет доблестно трудиться на благо общества, делая самогон и крутя косяки? Даже на Альфа-станции не нашлось таких смельчаков. Лично Миллер считал этих чудесных людей настоящими героями, достойными награды. Без них он бы провел сегодняшний день за каким-нибудь скучным и общественно-полезным занятием, а не доводил до исступления своими комментариями самого симпатичного на его взгляд жителя героической станции. Последний восторга от неожиданной встречи почему-то не разделял.

В оправдание Миллера стоило сказать, что он был обкуренным, и в трезвом виде, скорее всего, придумал бы более изящный способ обратить на себя заветное внимание предмета симпатии. Вряд ли, конечно, это были бы красивые ухаживания или что-то столь же поражающее воображение, как количество пошлостей, которые он мог выдать за одну минуту, но это точно было бы лучше того, что происходило сейчас. Это было немудрено, учитывая, что пока Миллер наверняка добился лишь того, что обитатель комнаты вряд ли забудет его в ближайшее время. По крайней мере потому, что уши у него после этой встречи будут гореть еще пару дней. Идиотская шутка на тему того, что сам парень тоже был на редкость горяч, так и просилась с языка, но то ли в Миллере на долю секунды проснулась адекватная оценка происходящего, то ли штука оказалась недостаточно пошлой, сорвавшись с его губ лишь довольным смешком.

— В соседней комнате живет мой друг. Я просто перепутал двери, — это была первая фраза, сказанная Миллером, которую можно было произносить при детях, и из-за которой градус неловкости этого разговора не рос по экспоненте. — А ты перепутал и надел кофту задом наперед. Помочь? Не уверен, что мне хватит выдержки надеть ее обратно, но я определенно могу помочь с той частью, где ты ее снимаешь.

Увы, эта же фраза была и последней.

Парню стоило отдать должное — он отчаянно пытался сосредоточить в себе всю адекватность, которая по-хорошему должна была быть и в Миллере, но сегодня ее не оказалось дома. А еще он пытался больше не поворачиваться к нему спиной, подбирая с пола часы, благодаря которым, судя по всему, и встретил Миллера самым радушным образом. Радовало то, что из всего сказанного предметом обкуренных желаний Миллера, ничто не указывало на то, что дискомфорт и смущение в нем вызывало что-то кроме содержания слов незваного гостя. Например, такая мелочь как его пол. Даже в нынешнем состоянии Миллер бы заметил, что его поведение напрягает чем-то большим, чем его поразительной беспардонностью и наглостью, и остановился бы прежде, чем оттолкнуться плечом от косяка и пройти в комнату. От пошлых комментарием это его, возможно, все равно бы не удержало, как и хозяина комнаты от удара ему в челюсть, но тот только продолжал краснеть, возмущенно вздыхать и искать в лице напротив хотя бы отдаленное знакомство с общечеловеческими нормами морали и совести. Не сегодня.

Какой-то частью сознания, которая не успела полностью пропитаться дымом и весельем, Миллер понимал, что делает что-то не так. И уж точно знал, что не должен отходить от двери и вторгаться в личное пространство обитателя комнаты еще больше, чем уже это сделал, но когда он потерял возможность выводить того из душевного равновесия словами, ничего не оставалось, как перейти к действиям. Обкуренные тараканы в голове Миллера единогласно проголосовали за любые действия, в которых участвует хозяин комнаты, выкатив внушительный список непристойных. Список Миллеру понравился. Как и новый знакомый. Он был очаровательно нормальным по сравнению со всем его окружением и удивительно оптимистичным, если правда думал, что банального игнорирования хватит, чтобы выставить Миллера за дверь. Парень определенно не представлял, какое впечатление производит на людей своим лицом и руками. Миллер счел это ужасно несправедливым упущением и воспылал праведным желанием доходчиво это объяснить.

Чтобы покрыть совсем небольшое расстояние, отделяющее дверь от стола — и, возможно, его самого от вышеупомянутого удара в челюсть — Миллеру потребовалось сделать всего несколько шагов. Ему нравилось в этой комнате. Учитывая количество выкуренного, ему бы сейчас понравилось где угодно. Миллер остановился рядом со столом, чуть поднимая голову, чтобы поближе рассмотреть лицо нового знакомого, завороженно подвисая на какое-то время. Тараканы в его голове замерли и хором выдохнули умиленное “ооо”.

— Как бы мне ни нравилось видеть тебя под столом, на столе ты определено смотришься лучше, — если бы где-то проводился конкурс на умение превращать любую фразу в непристойное предложение, то у Ковчега был свой победитель. Миллер же не собирался останавливаться на достигнутом — он подошел к сидящему на столе парню вплотную, упираясь руками в стол по обе стороны от него, просто не оставляя другого выбора кроме как раздвинуть ноги, избегая соприкосновения. — Я уйду, если ты скажешь мне свое имя и пообещаешь, что мы увидимся, и ты дашь мне шанс показать, что я действительно настолько неотразим.

***

violent femmes — add it up
Жизнь на Ковчеге была имитацией, едва ли похожей на настоящую. Людям ничего не оставалось, кроме как притворяться будто они живут, раз уж на большее можно было не рассчитывать. Не на их веку, по крайней мере. Все вели себя так, будто на праздниках не нужны были какие-то особенные блюда, кроме выделенного пайка, да и сами праздники должны проходить без ярких украшений и разношерстной компании. Глупая выдумка, чтобы не думать о ловушке, в которую люди сами себя загнали. Жизнь на Ковчеге была жалкой пародией на то, что когда-то было на Земле, да и не помнил уже никто, каково это было. На Кочерге жили поколения, родившиеся в космосе, в этой псевдожизни, не зная, что можно иначе, не зная, как это — жить по-настоящему. Без правил, ограничений, замкнутого пространства и бесконечных однообразных серых стен каждый божий день. Вот и киносеанс едва ли был похож на то, как это выглядело на Земле, в настоящей жизни. Здесь не было попкорна, не было рядов мягких кресел, как и не было нового фильма, который всем не терпелось посмотреть. На Ковчеге давно уже не было ничего нового.

Они были переходной стадией, расходным материалом, который человечество готово было принести в жертву, чтобы позже вернуться на Землю. Все, что от них требовалось — не сдохнуть и дать призрачный шанс следующим поколениям в один прекрасный день восстановить разрушенный мир. Они не были ни разрушителями, ни созидателями — они были никем. И совместный просмотр фильма в вечер пятницы, кроме которого в этот вечер не происходило ровным счетом ничего, как и во все вечера пятницы до этого, не мог это изменить.

Миллера буквально насильно затолкнули на этот пятничный кинопоказ, потому что тремя днями ранее он уронил себя на сидящего на диване Мёрфи и около часа рассказывал о Брайане. Это было поразительно после всего одного диалога, длиной в пять минут, не отличившегося, к тому же, особой содержательностью, и часть которого Миллер не помнил, потому что был обкурен. Брайана, что характерно, он помнил кристально ясно. На что Мёрфи, героически выслушав все, что тот имел ему сказать, спихнул его на пол и пообещал дать пинка если он не возьмет себя в руки и либо не отправится с этим разговором прямиком к самому Брайану, либо не займет свою голову кем-то менее травмирующим для окружающих. Так Миллер оказался в шумной компании подростков, с таким азартом переговаривающихся перед началом фильма, будто это действительно было что-то новое и интересное, будто они правда пришли в кинотеатр, а не расселись на стульях перед стареньким проектором в аскетичном помещении без окон, которое болталось в космосе.

Ну, и еще Миллер оказался здесь потому, что ему нужно было сделать хоть что-нибудь со своим вечером пятницы, что не включало в себя курение и вещи ему способствующие.

Не то чтобы Миллеру было стыдно перед Брайаном за свое поведение. Ему не было. Жизнь была слишком коротка и скучна, чтобы сожалеть обо всех пошлых комментариях, которые он сказал, обкурившись. А, помня лишь половину из них, Миллер легко мог представить себе, какими были остальные. В частности потому, что мог повторить их и в трезвом виде тоже. Но все же стоило признать, что это была не самая дальновидная стратегия знакомства, даже учитывая весь его образ "я-обаятельный-говнюк-и-стану-твоей-лучшей-ошибкой", не предполагавший какого-то особенного изящества в общении. Проблема в том, что Миллер не ожидал, что ему настолько захочется это знакомство продолжить, что он даже пару раз попробует заглянуть в гости еще раз. Но то ли уши Брайана не вернули еще свой естественный оттенок, и он не выходил из комнаты, то ли Вселенная решила, что с приличного мальчика с Фермы хватит потрясений (и это в бедном то на события Ковчеге!) и уводила его из комнаты до того, как туда стучал возмутитель спокойствия.

Миллер даже не стал интересоваться, какой фильм сегодня показывают. Вероятнее всего, он его уже видел. Если нет, то это была скука смертная, но лучше уж так, чем неловкий ужин с отцом и разговорами о будущем, которое он в принципе плохо представлял себе в этой космической ловушке. Миллер уже опустился на один из крайних стульев, как заметил знакомое лицо на противоположной стороне импровизированного кинотеатра. Мало кто здесь действительно представлял себе, как выглядели кинотеатры на Земле, но принцип было понять не сложно — ряды стульев перед экраном. И один такой ряд отделял Миллера от — о чудо — того самого Брайана с Агро. Тот сидел один, и свободное место рядом манило Миллера возможностью продолжить так досадно прерванное (самим Брайаном и весьма грубо, между прочим) знакомство. Видимо, Вселенная никак не могла определиться, нравится ли ей больше Миллер или ей все-таки хочется спасти Брайана от мучительного стыда.

Расплывшись в улыбке, Миллер принялся пробираться сквозь ряд по направлению к Брайану, совершенно не беспокоясь о том, что свет уже выключили и на экране забегали люди, чем вызвал недовольное шипение и множество нелестных отзывов. Особо громко возмущающийся Дрю получил извиняющийся шлепок по щеке. Из колонок раздалась напряженная музыка, когда Миллер ко всеобщему облегчению все-таки добрался до свободного стула рядом с Брайаном и бухнулся туда, расцветая в самодовольной — но в этот раз хотя бы трезвой — ухмылке. Мельком взглянув на экран, он узнал один из добротных фильмов ужасов, который был засмотрен до дыр и давно превращен в байки и страшные истории, которые рассказывали таинственным шепотом в больших компаниях по ночам. Все-таки дети везде были детьми, даже в чертовом космосе. Этот фильм действительно можно было бы пересмотреть, и не почувствовать, что вечер был потрачен зря, но планы у Миллера были куда более грандиозными.

— Какое приятное совпадение, Брайан.

Он произнес это имя так довольно, будто считал это знание личной победой и самым большим достижением за последние полгода, а также доказательством своего исключительного обаяния. Кто-то сзади зашикал на него за слишком громкие и радостные разговоры, нарушающие леденящую кровь атмосферу фильма. Миллер прикусил губу и, чтобы не вызывать еще больший гнев окружающих, наклонился к Брайану и заговорщически прошептал:

— А я то думал, что твои уши будут гореть еще как минимум месяц, — а потом добавил все тем же горячим шепотом в опасной близости от чужого лица: — Ты не дал мне шанса представиться. Миллер.

Удивительно, но за этим не последовало никаких пошлых комментариев или непотребных намеков, Миллер просто продолжал обаятельно и на редкость раздражающе ухмыляться. На лице Брайана же совсем не было написано предвкушения и радости от просмотра фильма в большой компании, да и самой этой компании вокруг него не наблюдалось, так что Миллер не собирался упускать такой шанс. И не только потому, что Мёрфи обещал в противном случае дать ему пинка.

Просмотр фильма ужасов, после которого всем предстоит захватывающее возвращение на свои станции по пустым коридорам, полным механических шумов, в которых не разобрать, то ли это чей-то шепот, то ли всего лишь звук машин, поддерживающих жизнь в Ковчеге — что могло быть лучшим способом скоротать вечер пятницы? А, возможно, и ночь, забившись в угол потемнее и увлекшись рассказом пугающих историй обо всех мстительных духах, которыми, на самом деле, полнился Ковчег. После фильма в каждой бредущей домой компании наверняка найдется тот, кто примется пугать друзей, так, что всем в итоге влетит за громкие крики, разносящиеся по пустым коридорам. И в любой другой ситуации, Миллер бы присоединился к Дрю и другим ребятам с Альфы, чтобы продолжить вечер ужастиков парой захватывающих историй, но сегодняшний вечер был особенным, и Дрю как-нибудь обойдется без его компании. К тому же, он, кажется, до сих пор возмущенно сопел и потирал щеку. Ничего, Миллер извинится перед ним когда-нибудь потом и объяснит чертовски вескую причину своего поведения. Наверное. Можно подумать, до этого ему нужны были причины, чтобы быть придурком.

Миллер устроился поудобнее, приготовившись наслаждаться фильмом и Брайаном, у которого просто не было другого выбора, кроме как наклоняться ближе каждый раз, когда он хотел что-то сказать. Миллер сел ровно так, чтобы не соприкасаться с ним ни плечом, ни ногой, пока никто из них не двигается, но стоило Брайану пошевелиться, как он невольно задевал его то бедром, то рукой. Представления Миллера о личном пространстве были такими же скудными, как и о здоровом образе жизни. Зато Брайан, судя по рельефу мышц на его руках, знал об этом достаточно много. Миллер бы не отказался от наглядной демонстрации, только желательно не той, которая включает в себя вышвыривание его из комнаты. Даже если это и было странно горячо в сочетании с абсолютно невинными чертами лица Брайана.

— Именно поэтому ты сразу прокричал свое имя на весь коридор? — ехидно поинтересовался Миллер, рассматривая Брайана, который упорно делал вид, что полностью захвачен происходящим на экране и его совершенно не волнует сидящий рядом, и что, тем более, его уши опять не краснеют. Господи, он был очарователен. — Надеялся, что я не услышу?

На экране компания друзей, ничего не подозревая, выгружала вещи из машины, ведя бессмысленный диалог о том, как они хорошо отдохнут, подтверждая один из принципов фильмов ужасов — если герои слишком активно и оптимистично обсуждают свое будущее, то, вероятнее всего, кто-то из них — а то и все — его не увидят. Персонажи на экране улыбались. Они были не жильцами. Миллер любил этот ужастик не за сюжет, который был довольно банальным, а за напряженную атмосферу убийств, полную странных шорохов, оглушающей тишины и постоянного ожидания нападения. В этом фильме скрипели двери, падали вещи, мелькало в темноте приоткрытых дверей наблюдающее за веселой компанией лицо. Это был один из тех фильмов, который пугает не обилием крови или живыми мертвецами, а внезапностью и леденящей кровь атмосферой. Этот фильм был жутким в лучшем смысле этого слова.

Миллер отвлекся на происходящее на экране, когда Брайан снова наклонился к нему.

— Для человека, который совсем обо мне не думал, ты слишком сильно хочешь услышать мое имя. Неужто был повод его использовать одинокими вечерами? — кажется, Миллеру доставляло физическую боль, если он хотя бы один раз в течение десяти минут не выдавал что-нибудь похабное, но, все же, эти комментарии ни в какое сравнение не шли с тем, что Брайан имел счастье услышать в их первую встречу. Сказанное сейчас можно было назвать подтруниванием или шуткой или чем-то другим, но хотя бы не откровенным домогательством.

Миллер не мог точно сказать, в какой момент он перестал представляться своим именем. Возможно, сказались с детства привычные раздраженные крики "Миллер!" от учителей и всех, кому довелось присматривать за ним, когда работал отец, или иметь какое-то отношение к его воспитанию и образованию. Может быть, ему нравилась эта связь с отцом, раз уж у них было не так уж много общего, о чем Миллер правда очень сожалел. Может быть, ему просто не по душе пришлось собственное имя. Зваться так по-библейски, когда ты живешь на настоящем чертовом Ковчеге, было тем еще удовольствием. С годами получилось так, что Нейтаном его звали только несколько человек, включая отца и Мерфи. Причем последний, кажется, исключительно чтобы лишний раз выбесить. Чья бы корова мычала, Джон. Словом, до "Нейтана" добирались только люди, которым было позволено раздражать его этим, сколько душе будет угодно. До "Нейта" и вовсе не добирался никто. Остальные звали его просто Миллером, и его это более чем устраивало.

— Почти никто не зовет меня по имени. Ты так хочешь стать для меня особенным? — Миллер продолжал бесстыдно смотреть на Брайана, что, учитывая разделяющее их расстояние, было от зоны комфорта примерно на том же расстоянии, что и Ковчег от Земли. А то и дальше. Хуже всего было то, что Миллер действительно смотрел на него так, будто он был интереснее происходящего на экране и вообще всего происходящего на Ковчеге. Это был не один из тех взглядов, которыми Миллер облизал его в день знакомства, на какой-то момент могло показаться, что ему действительно интересен Брайан, а не только то, как он мило огрызается на его шутки, и если подождать немного, то Миллер сможет пересилить свою натуру и начать нормальный разговор. Едва ли это делало взгляд менее откровенным. Скорее совсем наоборот.

Судя по вопросу, Брайан тоже оказался на этом кинопоказе не от хорошей жизни и не по доброй воле, что было странно, учитывая, что он сидел один. Где раздражающе шумная компания — прямо как с экрана ужастика, — которая притащила его сюда? Собственно, у Миллера такой компании тоже не наблюдалось, однако, еще пару часов назад он совершенно не хотел здесь находиться. Но, смотрите, сейчас он безмерно благодарен Вселенной, которая продолжала сталкивать его с Брайаном, и Мерфи, который его сюда затолкал. Мерфи он об этом, конечно, не скажет. Но, все же, на тех, по чьей вине Брайан оказался здесь, хотелось посмотреть — Миллеру было интересно взглянуть на людей, которые видят происходящее на экране и говорят про комедию.

— Ну, это смотря, с какой стороны взглянуть, — Миллер перевел взгляд на экран, где как-то раз начала мелькать странная тень, присматриваясь к компании, нагнетая обстановку. — Для неупокоенного духа бегающие и кричащие люди наверняка выглядят достаточно забавно. Так что с его точки зрения, да, это определено комедия.

Улыбаясь своей шутке, не содержащей в себе ни единой пошлости, целью которой не было вызвать новую волную смущения Брайана, Миллер улыбнулся по-человечески, на какое-то время переставая выглядеть полным придурком.

Миллер уставился на Брайана в удивлении, а потом прыснул от смеха, получив под ребра от сидящей рядом девушки. Все-таки радостный смех на фильме ужасов был последним, что создавало нужную атмосферу для окружающих. Если, он, конечно, исходил не от парня на экране, который собирался убить всю развеселую компанию самыми изощренными способами. Дрю перегнулся через чужие колени и злобным шепотом предложил особо разговорчивым пересесть на последний ряд и занять свои рты чем-то менее раздражающим окружающих. Он уже начал говорим, чем конкретно Миллер мог бы занять свой, но зашикали теперь на него самого. Кажется, Миллер услышал, как все вокруг закатили глаза, если это вообще было физически возможно. Не то чтобы он был сильно против последовать совету Дрю, но в этот раз фильтр между тем, что он думал, и тем, что говорил, не сбоил из-за выкуренного, и он чудесным образом смог себя сдержать.

— Сколько ты думал над этим именем? — эта странная шутка — первая штука от Брайана, которую он услышал — была настолько милой и нелепой, что Миллер в ужасе понял, как же все плохо. Очень-очень плохо. Он смотрел на Брайана, который был ужасно доволен своим ответом на подколы, и улыбался сам, совершенно упустив возможность ляпнуть что-нибудь банально-похабное в духе "для тебя, кто угодно". Если честно, совершенно упустив вообще все, что он хотел сказать. Как бы Брайану ни шли смущение или его попытки игнорировать Миллера, от Брайана, довольного собой, наслаждающегося собственным остроумием, и вовсе не получалось оторвать взгляд. Он был чертовски красивым. Миллер осознал, с каким выражением лица он смотрел на него, только когда Брайан поспешил отвернуться, разорвав зрительный контакт.

Миллер не был самым солнечным человеком, которого можно было встретить на Ковчеге. Он не ходил вечно мрачный и недовольный, просто арсенал его радостных выражений лица обычно состоял из ухмылок и ехидных оскалов, и проводы для них были соответствующие. Не считая, конечно, тех разов, когда он был обкурен вусмерть. И то в случае Брайана он вряд ли остался в памяти, как лучащийся дружелюбием. Скорее уже как венец эволюции человечества в том, что касалось ужасных подкатов. Миллер улыбался редко и прекрасно жил без активного использовали этого выражения лица. А теперь он смотрел на сидящего рядом Брайана и не мог сдержать ужасно глупой улыбки.

Которая все равно превратилась в неприлично довольную усмешку, когда тот вздрогнул и схватил Миллера за руку.

На экране начинало развиваться главное действие — стемнело, и герои переместились в дом, где за ними началась зажигательная охота с запирающимися наглухо дверями, пробоинами в полу, где застревали ноги, и другим антуражем, который в свое время так впечатлил Миллера, что он, увлекшись порывом вдохновения, практически довел до заикания свою знакомую, чем зарекомендовал себя как талантливого, но редкостного засранца.

Брайан, пробурчав что-то недовольное о несостоявшейся комедии, замолчал и смотрел фильм, усевшись в самую закрытую позу из возможных, что Миллер принял на свой счет и уже собирался попытаться растопить лед, который, кажется, только-только тронулся, ведь Брайан начал шутить и толкать его локтем, и пока это был самый дружелюбный их физический контакт с того момент, как он выставил Миллера за дверь, но в этот момент девушка на экране, спешащая к свои друзьям, внезапно упала на пол, что-то потащило ее за ноги за поворот, пока она цеплялась руками за деревянный пол и истошно молила о помощи. Все случилось слишком быстро, секунду назад играла спокойная музыка, рождающая надежду на счастливую развязку, и вот уже с картинка резко сменяется, и с экрана раздаются вопли. Кто-то на переднем ряду вскрикнул, а Брайан — Брайан вцепился в Миллера, не отрывая испуганного взгляда от происходящего.

В приглушенном свете экрана кожа Брайана была совсем бледной, резко контрастируя с темной рукой Миллера, что отчего-то завораживало странной красотой. От напряжения его пальцы, кажется, побелели еще больше, он не двигался до конца сцены, пока подлетевшие друзья не схватили девушку за руки и не вырвали из лап убийцы. Все это время Миллер с легкой усмешкой переводил взгляд с его лица на руку. С одной стороны ему было приятно, что Брайан — пусть и в пылу момента — искал в нем поддержки, когда до этого тот безуспешно искал в нем только совесть или здравый смысл, с другой же стороны этот неосознанный жест, с потрохами сдающий страх Брайана, который до этого он довольно успешно сдерживал, открывал бесконечное число возможностей для разнообразных провокаций, идиотских шуток и шансов вызвать в Брайане этот его очаровательный смущенный гнев. Миллер понял, что обязательно позовет его на вечер страшных историй в компании его друзей. Конечно, он не скажет ему, что программа предполагает здоровый испуг, но он может просто забыть это упомянуть, правда? Перепутать с вечером захватывающих историй о светлом будущем, например. Что Миллер понял еще, так это поразительное количество мест — кроме кровати, что характерно, — где он хотел быть увидеть рядом с собой Брайана, которые совершенно естественно приходили ему в голову без особых раздумий.

— Не извиняйся, моя рука всегда тебе в помощь, — отозвался Миллер, нарочито близко наклоняясь к Брайану, делая вид, что он просто не хочет вызвать новую волну недовольства, кажется, снова задаваясь целью находить в любом событии повод сказать пошлость. — И не только рука.

На самом деле, Миллер не считал страх перед фильмами ужасов чем-то позорным или глупым. В конце концов, это было их прямое назначение — пугать людей, да и сам Ковчег, если задуматься, был далеко не самым располагающим к беззаботной жизни местом. Миллер не стал бы смеяться и злобно шутить над человеком, который предпочитает комедии фильмам ужасов. Другое дело, что это был Брайан, и ему не приходилось рассчитывать на простое похлопывание по плечу со словами "с каждым случается". Миллеру слишком понравилась чужая ладонь, отчаянно сжимающая его руку, и милый, совсем детский испуг, отразившийся на лице Брайана, пока он будто завороженный смотрел так напугавшую его сцену. Миллеру слишком понравился Брайан. Так что он, разумеется, обойдется без обидных шуток, но замять эту тему Брайану уже вряд ли удастся.

— Видимо, мне все-таки стоит извиниться за свое появление в твоей комнате, — медленно начал Миллер совершенно невинным тоном, в котором, кажется, действительно слышались виноватые нотки. — Ты так испугался, когда я зашел, чуть головы не лишился. Думал, я один из неупокоенных душ Ковчега, жаждущий кровавой расплаты?

Действие на экране набирало обороты, количество живых действующих лиц стремительно сокращалось, но Миллеру куда интереснее было наблюдать за Брайаном, который, бросив на него один оскорбленный взгляд, не счел издевательство достойным ответа, и теперь упорно смотрел в экран, всем своим видом демонстрируя презрение к таким подлым шуткам и Миллеру, который не смог держать язык за зубами. Упорству Брайана стоило отдать должное — он наблюдал одно убийство за другим, то и дело замирая вместе с героями на экране в ожидании очередного витка кошмара, вздрагивая, но не отворачиваясь. Один раз он даже попытался посмотреть на часы, но не обнаружил их и вернулся к фильму. Он был похож на кролика, которого загипнотизировал удав — ощутимо напуганный, но не способный оторвать взгляд. Миллер только пару раз мельком бросал взгляд на экран, чтобы следить за сюжетом, остальное время рассматривая профиль Брайана, оправдывая себя тем, что ему просто было забавно смотреть на это выражение лица. Намерение Брайана досмотреть фильм, ни разу не отвернувшись, чтобы не уделять даже случайного внимания Миллеру — и тем более, не хватать его за руку, — было достойно восхищения. А еще — было ужасно милым, и Миллер до этого момента в принципе не подозревал, что способен испытывать такие эмоции и подбирать хоть чьему-нибудь поведению подобное определение.

События приближались к кульминации, когда погасший экран резко сменился силуэтом духа, и в зале кто-то дико завизжал. Миллер продемонстрировал Дрю средний палец, когда тот сразу же повернулся к нему в поисках источника звука в уже привычном месте. Потом уже они оба повернули головы назад, чтобы найти напуганную девочку, которая закрывала лицо руками то ли от смущения, то ли прячась от того, что происходило на экране дальше. По залу прокатились смешки, вызванные подобной эмоциональностью. В такие моменты они были обычными детьми, живыми, несмотря на то, что чернота космоса была им роднее и привычнее, чем земная поверхность, которую они ни разу не видели. Что может быть более нормальным, чем пугаться на фильмах ужасов и визжать на весь зал, развлекая более стойких ровесников? Когда Миллер повернулся к экрану, Брайана рядом уже не было. Тот решительно направлялся к выходу, видимо, придя к выводу, что его гордость того не стоит. Нужно было отдать ему должное, он продержался достаточно долго, и впереди оставалось куда меньше действительно пугающих моментов, чем он вытерпел.

Миллер готов был поклясться, что окружающие выдохнули с облегчением, когда он встал и направился к выходу из зала вслед за Брайаном, прождав куда меньше времени, чем было прилично, чтобы хотя бы сделать вид, что он не подорвался в тот же момент, когда тот вышел из зала. У Миллера, конечно, тоже была гордость, и так откровенно бегать за кем-то было ей не по душе, но первые их встречи с Брайаном были случайным, так что он мог позволить себе небольшую слабость. Самую первую их встречу и все сказанное в тот момент вообще можно было списать на выкуренное, так что оставалось лишь то, как Миллер смотрел на него большую часть кинопоказа. На самом деле, этого было достаточно, но к счастью, Брайан не обладал таким же гадким характером, как и Миллер, поэтому последнему это пока сходило с рук. Дрю же, с другой стороны, вряд ли забудет ему такой малодушный побег за парнем. Дрю вообще вряд ли забудет ему этот кинопоказ.

Выйдя из помещения, Миллер невольно зажмурился. Даже приглушенное освещение серого коридора резануло по глазами после темноты импровизированного кинозала. Это было пугающе похоже на то, что он чувствовал каждый раз, глядя на Брайана, но эта мысль была слишком приторной даже для состояния, до которого он стремительно скатывался. Миллеру понадобилось несколько секунд, чтобы проморгаться и к собственному невероятному удовольствию обнаружить Брайана, стоящего у выхода. Видимо, не только он сегодня отложил гордость в долгий ящик. Миллер победно ухмыльнулся, на его лице отразилась отчаянная борьба ошметков совести и где-то двух десятков подлых шуток о причине задержки Брайана у дверей. Время близилось к комендантскому часу, и в коридорах уже никого не было. В Ковчеге нечего было делать за пределами своих комнат или каких-то общих вроде той, где можно было поиграть в шахматы, поэтому не в разгар рабочего дня, коридоры пустели, превращаясь в чудесную декорацию истории о призраках, когда твои слова тихим эхом несутся вперед, наполняя помещение вслед за странными механическими шумами.

— Ты ушел в самый разгар веселья, — по самодовольному выражению лица Миллера было видно, что он прекрасно понимал, что Брайан стоял рядом с выходом, вовсе не борясь с непреодолимым желанием досмотреть фильм, и это ему льстило. Он сделал шаг к Брайану, ехидно ухмыляясь, и поинтересовался: — Рассказать, чем закончилось? Там еще вторая часть есть, ее наверняка покажут через неделю.

Миллер стоял к Брайану недостаточно близко, чтобы это стало неловко, это ни в какое сравнение не шло с тем, что произошло на столе (даже если в мыслях это звучало куда более интригующе, чем было на самом деле), но все же он находился достаточно близко, чтобы это можно было расценить это как нарушение личного пространства. В принципе, все, что делал Миллер, можно было отнести к нарушению личного пространства, но Брайан стоял здесь и ждал его, и это можно было считать предложением продолжать в том же духе. Как бы он ни бросал на Миллера возмущенные взгляды, как бы ни утверждал, что жалеет о том, что сказал ему свое имя, он позволял этой странной игре продолжаться, и Миллер не собирался останавливаться на достигнутом.

Через закрытую дверь в комнату можно было услышать все еще доносящиеся с экрана крики. Временные промежутки между нападениями все сокращались, и уже скоро все должно было превратиться в одно кровавое месиво.

— Я провожу тебя, — это едва ли было похоже не вопрос, Миллер не собрался давать Брайану шанс отказаться от его компании. Если он вообще хоть раз за их последние встречи у него был. — Не думаю, что тебе безопасно возвращаться одному. Вдруг демоны выберут именно сегодняшнюю ночь, чтобы выйти на охоту? Ты же знаешь, самые симпатичные погибают первыми, так что я просто не могу позволить тебе добираться в одиночку. Если станет страшно, ты можешь держать меня за руку.

Последний комментарий был совершенно не обязателен, но Миллер не мог отказать себе в удовольствии напомнить об этом постыдном для Брайана и приятном для него самого событии.

— Пойдем, меня не зря гоняли на обучении в охрану, я смогу тебя защитить.

Вопреки расхожему мнению, Миллер прекрасно знал, когда шутка перестает быть смешной и превращается в откровенное издевательство. Он умел вовремя остановиться, сохраняя баланс между обаятельным говнюком и редкостной сволочью. Когда случай того требовал, разумеется. На Ковчеге были люди, чьи оскорбленные чувства не волновали Миллера вовсе, а то и вообще были самоцелью. Что же касалось чувств Брайана, то они, с другой стороны, волновали Миллера даже слишком сильно для двух встреч. Особенно те, которые у него вызывал он сам. Поэтому Миллер примерно представлял себе границу, после которой штуки о случившемся на кинопоказе перейдут из разряда интригующе раздражающих в разряд тупых насмешек, и не собирался ее переходить. Пошлые комментарии, правда, границ не имели. Чисто технически, ими он никого не оскорблял, а наоборот вел себя чрезмерно дружелюбно и открыто, предлагая полное удовольствия времяпрепровождение. Отец учил его быть щедрым и приносить людям вокруг радость.

— А ты не знал? Мы должны быть готовы, если все демоны, которые прячутся по углам Ковчега, решат устроить резню. Как в тот раз, на... — Миллер не успел закончить, потому что справа заскрипели уже пожившие механизмы и автоматическая дверь медленно отъехала в сторону. Брайан буквально прижался к Миллеру, шарахнувшись от пустого дверного проема. Полутемный коридор, открывшийся их взглядами, разве что не мигал освещением, чтобы создать добротную декорацию к фильму ужасов. — ...Фабрике.

Технику на Ковчеге коротило чаще, чем казалось на первый взгляд. Вроде бы они были одним огромным механизмом, который болтался в открытом космосе, и любые поломки выглядели пугающе, потому что сегодня это была дверь, а завтра это могло быть что-то жизненно важное, поэтому за состоянием Ковчега должны были неустанно следить, моментально выявляя любую неисправность. На деле же, мелкие поломки случались чуть ли не каждый день, и никто не спешил паниковать по этому поводу. Идеально отлажено все было только на Мехе и то лишь потому, что это была целая станция, населенная людьми, которые знали, как это починить. Остальные станции обходились регулярными техосмотрами, и вот такими вот проблемами. Так что ничего удивительного в том, что дверь сработала без участия ключа или кода, не было. Но после просмотренного ужастика случайная поломка заиграла новыми красками, представляясь в воображении проделками неупокоенных душ, которых на Ковчеге, если верить рассказам, могло водиться превеликое множество.

На Ковчеге убивали. Инструкции Ноя о "каждой твари по паре" были поняты слишком буквально, и тварей на последнем оплоте человечества действительно обитало предостаточно. Даже под угрозой вымирания, люди продолжали совершать преступления, убивая друг друга за еду, за вещи, иногда просто сходя с ума в замкнутом пространстве, или по тем же причинам, по которым такие же ублюдки убивали людей на Земле. Умерших насильственной смертью здесь было достаточно, чтобы собрать небольшую армию полтергейстов, что уж говорить об одном любителе открывать двери. И с одной стороны, Миллер прекрасно понимал, что это все глупые россказни, в которых он сам принимал не последнее участие, но с другой Брайан прижимался к нему спиной и в ужасе всматривался в дверной проем, что, определенно, было поводом поделиться своими знаниями о кровожадных и бесплотных обитателях Ковчега, а вовсе не рациональными доводами. Если вообще не прогуляться по этому коридору. Миллер уже собирался озвучить эту потрясающую идею или сделать какое-нибудь резкое движение, может быть, завыть Брайану на ухо, как понял, что тому уже совершенно не смешно.

В первый момент Миллер подумал, что Брайан не мог быть серьезен. Ну, не мог он настолько бояться идиотского фильма и темного коридора. Да ладно, одно дело вздрагивать от кровавых сцен на экране и совсем другое впадать в ступор посреди коридора из-за открывшейся самопроизвольно двери. Но Брайан не двигался, и Миллер в удивлении посмотрел на чужую руку, сжимающую ткань его рукава, и остекленевший взгляд, устремленный в открытую дверь. Похоже, ему было страшно настолько, что он совершенно забыл и про свою гордость, и про скептическое отношение к шуточкам Миллера, и вообще, что он буквально несколько минут назад демонстративно отвернулся и гордо проследовал мимо Миллера по коридору, явно не намеренный и дальше кормить его эго. Брайана будто парализовало, он отчаянно предложил иди дальше, но сам оставался стоять на месте, и Миллер обязательно бы пошутил, что это худшая стратегия в фильмах ужасов из возможных, хуже только спускаться в темный подвал и спрашивать "кто здесь?", но ситуация переставала быть забавной. Брайану действительно было страшно, и Миллер был бы последним говнюком, если бы сейчас продолжил свои издевательства.

Миллер закатил глаза и внезапно оказался перед Брайаном, закрывая спиной так нервирующий его дверной проем. Кажется, тот даже не отпустил его рукав, когда Миллер обхватил его лицо ладонями и прижался губами к чужому рту. Это сложно было назвать поцелуем. Сухое прикосновение, призванное вывести Брайана из себя больше, чем его пугали мысли о демонах и неупокоенных душах, хлопающих дверями на Ковчеге. Ну, и еще потому, что это был куда более приятный способ привести Брайана в чувство, чем утащить его силой или хорошенько встряхнуть или — тем более — начать вкрадчивым голосом уговаривать его, что за дверью нет ничего страшного.

— Полегчало? — ехидно спросил Миллер, все еще мягко касаясь рукам щек и шеи Брайана. Не то, чтобы он лучился самодовольством, но если бы его можно было подключить к генераторами на Ковчеге, то пара станций бы определенно была обеспечена энергией на ближайший год. — Если этого недостаточно, чтобы отвлечь тебя от мыслей обо всем, что жаждет выпотрошить нас, я могу выполнить свое самое первое обещание, но для этого нам лучше найти место поукромнее.

По лицу Миллера сложно было понять, шутил ли оно или говорил серьезно, вспоминая его непристойную шутку, с которой и началось их знакомство. Впрочем, как и во все прошлые разы, когда он решал озвучить очередную похабную штуку. Конечно, он не собирался разом забывать об испуге Брайана, и определенно собирался припомнить ему и кинотеатр, и открывшуюся дверь, но на сегодня с него определенно было достаточно ужасов и унизительных воспоминаний. Как бы Миллеру ни хотелось еще раз почувствовать в панике прижимающегося к нему Брайана.

Брайан не отстранился и не ударил Миллера за его наглость, как тот ожидал. Он переместил руку на его запястье, и Миллер малодушно подумал, что мог бы так простоять всю ночь, глядя на Брайана. Он нравился ему напуганным, расслабленным, смеющимся, краснеющим, и Миллер не помнил, когда в последний раз был настолько безнадежен. Вероятно, никогда. Нестерпимо хотелось отвесить себе подзатыльник и перестать вести себя как тринадцатилетняя девочка. Чертовски испорченная, но все-таки тринадцатилетняя девочка. Ему показалось, что он слышит звук удара ладони о лоб Дрю, если бы он имел несчастье наблюдать за продолжением кинопоказа. Звонко так. С отчаянным стоном. В какой-то момент Миллер пожалел, что не углубил поцелуй, пока у него был шанс, но если такую невинную шалость ему простили, то Брайан, возмущенно краснеющий от каждого пошлого комментария, вряд ли бы оценил подобную наглость по достоинству. Например, как сейчас он решительно отстранил Миллера от себя и отошел на шаг, создавая между ними хотя бы отдаленно напоминавшее личное пространство. Миллер мог сколько угодно выводить Брайана из душевного равновесия похабными шуточками, но он бы не сделал ничего, переходящего границы, без его разрешения.

— То есть, если я скажу свое имя, то смогу делать с тобой все перечисленное? Пожалуй, ради этого я готов поделиться с тобой секретом.

Брайан направился в сторону жилого блока куда увереннее, чем до этого, оставляя позади пустой коридор за все еще открытой дверью. Его раздражения из праведного превратилось в игривое, и Миллер не мог сдержать еще одну улыбку, почти виновато разводя руками на комментарий о его любви к пошлым шуткам. Брайан, до этого отчаянно пытавшийся выстроить стену между ними, оттаивал, чувствуя себя рядом с ним все более комфортно, и это не могло не радовать Миллера обещанием, что это был не последний раз, когда он целовал Брайана. А целовать Брайана хотелось нестерпимо. Особенно когда он принялся воодушевленно рассуждать о том, что он знает о Миллере, прикидывая, что еще можно узнать из уже полученной скудной информации. Миллер с легкой улыбкой смотрел на Брайана, пока тот не догадался, и в удивлении не уставился на него.

— Бинго, — без особого воодушевления отозвался Миллер. — Я с Альфы. И глава охраны мой отец.

Человек, выросший в наилучших из возможных условий, определенно должен был испытывать больше радости от признания, что он с привилегированной станции, но Миллеру это никогда особенно не нравилось. Он не выглядел и не вел себя как один из "избранных" детей с Альфы, считая большую часть жителей родной станции скучными снобами. И старался избегать этого клейма на себе. Проблема в том, что нельзя было признаться в том, что ты с Альфы так, чтобы это не прозвучало как хвастовство. Всем было известно, что на Альфе жилось лучше. Там были больше помещения, лучше техника, лучше еда, чище воздух, хотя они, на взгляд Миллера, совершенно не отличались от остальных. На Альфе проходило большинство общих праздников, оттуда же управляли всем Ковчегом. Если ты жил на Альфе, то первым получал медицинскую помощь, новую одежду и прочие скромные радости жизни в космосе, которая, на самом деле, была дерьмовой, на какой станции бы ты ни обитал. Но отсутствие необходимости толкаться в маленьких комнатах, конечно, делало добровольное заключение в бесконечной черноте чуть более терпимым.

Если ты родился на Альфе, то мог считать себя выигравшим в лотерею, потому что ничего кроме везения на самом деле не отличало тебя от жителей других станций. А уже в комплекте с везением шли привилегии, образование и какое-то будущее. Миллер считал глупостями все из перечисленного и куда больше времени проводил на других станциях. А еще он воровал. Это было едва ли типичное поведение для человека, живущего в максимально доступном для этой космической посудины достатке. То есть, наверное дети членов Совета жили еще лучше, но на деле разница была не так уж и велика. На Ковчеге не было достаточного количества ресурсов и возможностей для того, чтобы пропасть между классами была достаточно ощутима. В принципе, все жили плохо. И воровали как раз по этой причине. Недостающая одежда, еда, какие-то бытовые принадлежности, которые могли бы скрасить жизнь в космосе. У Миллера было все кроме радости жизни, поэтому он довольно быстро понял, что ему хватает мозгов и наглости воровать и не быть пойманным, а это был отличный источник адреналина. Будто болтаясь в космосе ты недостаточно остро ощущаешь жизнь. К тому же воровство открывало ему возможность подкупить огромное количество полезных для развлечения людей.

И Миллера вполне устраивал расклад, при котором Брайан не знал, с какой он станции. Если честно, ему даже в голову не приходила мысль, что этим фактом его можно как-то впечатлить или расположить к себе. Или выделиться из тех, кому нравился Брайан. А он должен был нравиться приличному количеству людей. Разве что Миллер мог похвастаться тем, что на Альфе был больший лимит воды для принятия душа, и он был бы очень рад разделить эту привилегию с Брайаном. В остальном же наглость и самоуверенность Миллера брала начало совсем не в его привилегированном положении по сравнению с жителями той же Фермы. Отец, конечно, хотел бы, чтобы сын больше походил на приличных жителей Альфы, использовал свой ум для чего-то полезного, следовал правилам этикета, думал о будущем, но Миллер и так будет продолжать его карьеру, начав работать в охране, это было максимальным количеством навязанного, что мог вынести шестнадцатилетний подросток.

Они оказались у комнаты Брайана как-то совсем незаметно.

— Теперь ты знаешь обо мне достаточно, чтобы встретиться еще раз? — Миллер привалился плечом к стене, снова ухмыляясь. — Возможно, я даже скажу тебе свое имя. В крайнем случае, мы всегда можем сходить на вторую часть ужастика и последовать совету Дрю о последнем ряде. Судя по всему, поцелуи отлично отвлекают тебя от демонов и мстительных духов.