Жизнь на Земле была опасной. Даже в момент хрупкого мира, эта планета оставалась недружелюбной для Небесных людей. Были земляне, которые отказывались принимать их, были проблемы внутри их собственного клана, проблемы внутри Коалиции, Кларк пропадала черт знает где, вокруг была природа, которая наверняка таила в себе еще множество сюрпризов. Проблем действительно хватало. Жить в ожидании нападения было привычным состоянием. Как легкий зуд в затылке, который никогда не проходит, но со временем перестает беспокоить. Миллер не думал, что однажды опасность для него будет представлять человек, за которого он бы не задумываясь отдал свою жизнь. Человек, который всегда ассоциировался с безопасностью и покоем. Однако, взгляните на них сейчас. Почти полгода ожидания, чтобы все полетело к чертям спустя каких-то пару недель.

Земля, которая была их мечтой, теперь походила на какую-то злую шутку. Глупо было, конечно, страдать над разваливающимися отношениями, когда к чертям кроме них катится и все остальное, но, черт, он любил Брайана, ладно? Он был огромной и важной частью его жизни и его самого. И Миллеру нравилась эта его часть, в отличие от всех остальных. Он бросил рюкзак на их с Брайаном кровать и подумал, что хотя бы какой-то небольшой отрезок времени у них действительно была общая кровать, на какой-то чудесный и краткий миг Миллер делил с Брайаном комнату, делил с ним жизнь, делил, видимо, все кроме политических убеждений.

Земля меняла людей, и Миллера это пугало, пожалуй, куда больше всего остального. Он чувствовал, как дорогие ему люди ускользают сквозь пальцы точно пепел, меняются до неузнаваемости. Все началось с Мерфи, который диким зверем из клетки перекинулся во что-то, незнакомое Миллеру. Его земная версия сильно отличалась от той, которая была знакома Миллеру на Ковчеге. Совсем недавно они вместе таскали книги из библиотеки, а Мерфи учил его материться на корейском, как тот уже по шею вязнет в чужой крови и творит одному богу известно что. Мерфи же был первым, от кого Миллер отвернулся, потому что это было правильным решением, кому предпочел незнакомого тогда Беллами. Теперь изменился Брайан. Их отношения наполнились секретами, холодом и предательством, а сам Брайан взял в руки оружие и пошел убивать мирных жителей. Он был верен Пайку. Тот спас его. Миллер понимал это, правда. Пайк был рядом с Брайаном, когда его самого не было. Защищал и спасал, когда Миллер не мог. И он был благодарен ему за то, что может снова видеть Брайана живым. Брайана ли? Стал бы тот Брайан, которого знал Миллер, вешать на него жучок и подвергать опасности? Брайан никогда не любил страшные истории, так какого черта он превращал жизнь Миллера в одну из них?

Миллер раздраженно встряхнул рюкзак, когда там застряли загодя украденные патроны. Он понимал жестокость. Он сам никогда не отличался ни доверчивостью, ни дружелюбием. Миллер далеко не с теплом и пониманием встретил Линкольна, которого сейчас собирался вытаскивать из тюрьмы. Но это было давно, когда еще не был установлен мир, когда земляне не знали, кто они, когда у них не было места на этой планете. Сейчас в агрессии не было никакой необходимости, война была окончена. Миллер устало прикрыл глаза. Для Брайана война все еще продолжалась. Для него, выжившего на территории Ледяной нации, война растянулась на долгие месяцы, и это была не равная битва, а медленная смерть в бесконечных снегах. Отмороженные даже по меркам землян, этот клан не позволил Брайану полюбить тех, кто звал Землю домом. Миллер старался это понять. Миллер видел шрамы, Миллер помнил руки Брайана на собственной шее и загнанный страх в его глазах. Это было страшно, но не было поводом превращаться в монстров. Если они начали вырезать мирные деревни, то чем же они были лучше Ледяной нации, напавшей на Ферму? Ничем.

Так теперь выглядит их жизнь? Та жизнь на Земле, о которой они мечтали? Обман и предательство? Они отдалились друг от друга в последнее время, и это была вина Миллера в том числе — революция требовала от него быть внимательным и осторожным. Он не хотел подставлять Брайана, подвергать его лишней опасности, вынуждать врать Пайку. Он принимал его верность этому человеку, их новому Канцлеру, даже если с удовольствием огрел бы его по темечку еще раз. Пайк, как бы парадоксально это ни звучало, был отличным землянином — он разговаривал языком насилия и только им. Он преподал им урок на Ковчеге — ни словами, ни примерами, он избил Мерфи, сделав ему как можно больнее и физически, и морально. Он вынудил их обозленными зверятами наброситься на него, защищая одного из своих. И теперь он снова решал проблемы насилием. Проблемы, которые существовали лишь в его голове, но потом превратились во вполне себе настоящие. Пайк снова превращал их в зверей. Миллер не ожидал, что Брайан окажется настолько вовлечен в кровавую политику нового Канцлера. Он знал, что тот работает с ним, но думал, что это связано с фермерством, землей, со всем, в чем разбирался Брайан. Миллер совсем забыл, что теперь он разбирается еще и в убийствах. Черт, он даже не заподозрил его. Ни секунды не думал, что угроза могла исходить от Брайана, в первый момент обнаружения жучка он даже не подумал о нем, но Беллами — чертов благородный Беллами Блейк — своим уклончивым ответом развеял все сомнения. Вот она, твоя новая реальность, Миллер, где ты не можешь доверять своему парню, с которым когда-то собирался прожить всю свою богами проклятую жизнь.

Когда в комнату зашел Брайан, Миллер быстро бросал вещи в рюкзак. Патроны, фляга с водой, немного одежды, спальный мешок. Со стороны выглядело так, будто он собирает вещи, чтобы съехать из комнаты. Время их побега приближалось, и необходимо было закончить последние приготовления, а не отвлекаться на собственное разбитое сердце. Может быть, он был прав с самого начала, и их отношения могли существовать лишь на Ковчеге? На Земле не осталось ничего от тех подростков, которыми они были в Космосе. Миллер не знал Брайана после Ледяной нации, и в тот момент, когда он подумал, что это в прошлом, что у них все снова наладилось, кровавыми осколками в груди пришло осознание, что он все еще понятия не имел, с кем встречался. Брайан, который так легко предает его? Который подставляет его под казнь? Боже, Миллер готов был увидеть угрозу в ком угодно, но только не в нем. Он был его центром Вселенной, его гравитационным полем, его тихой гаванью. А что теперь? Кто они друг другу? Миллеру было обидно и больно. Не страшно от того, что его или Харпер могли отправить на казнь. Ему было по-человечески обидно, что его как дурака обвели вокруг пальца, использовали, а он — вор и лжец — не смог даже догадаться, кто это сделал. Горечь скапливалась в горле противным комком. К черту геноцид. К черту новый виток войны. Как Брайан мог так поступить с ним? И что ему теперь делать с этим?

Миллер знал, что Брайан выберет его. В тот момент, когда он сказал ему, что тот не может дальше играть за команду геноцида и оставаться с ним, он знал, что Брайан не сможет выбрать свои принципы. Это Миллер никогда не принимал решений, исходя из своих привязанностей, это он выбрал сторону Кейна, предпочтя его убеждения Беллами, Монти и Брайану. Это было опасно, но Миллер не мог заставить себя натянуть улыбку и дружно маршировать под флагами убийцы и монстра. Это было будто возвращение на Ковчег, где убивали и убивали, прикрываясь правильными мотивами. Миллер любил Землю за то, что здесь даже смерть была другой. И вот, он снова в шаге от того, чтобы оказаться в тюрьме, а потом и казненным из Канцлером. И благодаря кому? Человеку, которому Миллер мог бы спокойно вложить в руку заряженный пистолет и приставить к своему виску без страха и сомнений. По крайней мере, когда-то мог.   

— Хорошо, — сказал он, не отрываясь от сборов. У него не было сил и желания разговаривать с Брайаном сейчас, да и что сказать он тоже не знал. Брайан произнес уверенное "я с тобой", а мог ли Миллер ответить ему сейчас тем же? Он был рад, правда рад тому, что Брайан выбрал его. Но что делать дальше едва ли представлял. Миллер даже не был уверен, что хотел сейчас его видеть. — Я передам остальным, и мы внесем изменения в план.

Всем своим видом Миллер демонстрировал, что на этом считает разговор исчерпанным. Он понимал, что действует лицемерно. Совсем недавно к ним с Харпер пришли Беллами и Монти, желая помочь, и они не стали рисковать, привлекая их к плану. Но Брайан, который приложил к происходящему руку не меньше этих двоих, а, может быть, даже больше, легко получил свой билет из Аркадии вместе с революционерами. Это было неправильно, и доверять Брайану не было совершенно никаких причин, точно так же, как доверять Беллами или Монти, но Миллер все еще его любил, даже если сейчас не мог толком объяснить, почему.[SGN]
i have  l o v e d  you
i did my best[/SGN][AVA]https://49.media.tumblr.com/6a3c5e6596523720f975da2b26472709/tumblr_o3bcukRxvG1uwx6puo1_500.gif[/AVA]

Миллер сказал однажды, что вторую годовщину они будут праздновать уже на Земле, даже если сам до конца в это не верил. Они сидел напротив подернутого помехами экрана в самом первом лагере сотни преступников, и его тошнило от разговоров с родителями мертвых детей. Он просто хотел поддержать Брайана, сделать вид, что ему самому не больно и не страшно так, как казалось на первый взгляд. Земля была тогда едва ли пригодна для мирного Брайана, Миллер был рад, что он оставался на Ковчеге. Но Земля все равно была потрясающей. Свободной. Дикой. Смертоносной. И несмотря ни на что — прекрасной. И Миллер, измученный разговорами с родителями, старался сделать вид, что в этой Вселенной нет ничего лучше их когда-то родной голубой планеты. Этой фразой он обещал ждать, обещал, что все будет хорошо, что их безумные планы о жизни на Земле уже не похожи на горячечный бред. Их вторая годовщина должна быть уже скоро, и они правда провели бы ее на Земле, но Миллер еще не знает, будет ли повод для праздника. Не оборвутся ли эти отношения, которые обещали продлиться всю жизнь, на исходе всего лишь второго года? Хотел ли Миллер этого? Прекратить все сейчас? Забыть предательство вместе с самими отношениями и двинуться дальше? Если бы Миллер только знал, куда. Уже два года все его планы — будь то мысли о выходном или о том, что может случиться через годы, — были связаны с Брайаном, и забыть все это так просто казалось невозможным даже сейчас, когда обида и боль кровавыми осколками пульсировали в груди.

Брайан легко поддавался чужому влиянию, был простым и податливым — всего лишь фермер, которого засунули в центр политических интриг и начинающейся гражданской войны. Здесь сложно было обойтись без ошибок и промахов, сложно было выбирать сторону, когда все настолько смешалось. Миллер понимал это, правда. Брайан слушал Пайка, потому что был обязан ему жизнью, потому что с ним, а не с Миллером, ассоциировал безопасность. Это наверняка было важное чувство для Брайана. Миллер повторял себе это, когда они спорили о новой политике, когда видел Брайана рядом с Пайком. Все это вместе делало Брайана практически беспомощным перед влиянием нового Канцлера и его приказами. Но, черт, Миллер думал, что стоит особняком для него. Что он для Брайана что-то большее, чем просто подозреваемый в нарушении спокойствия, что решения, касающиеся него Брайана будет принимать с большей осторожностью и внимательностью. Но простой и понятный когда-то Брайан хранил куда больше секретов, чем Миллер мог предположить.

Брайан нарушил тишину, и Миллер прикрыл глаза, на секунду переставая собирать вещи. Брайан не хотел отступать. Он умел быть ужасно упрямым, и воспоминания об этом вызывали нежность, а не раздражение. Все в Брайане когда-то вызывало в Миллере нежность. И терять все это из-за одной ошибки было глупым, разве нет? Сколько раз мы встречаем людей, которые наполняют наши жизни новым смыслом? Не меняют нас, но проникают так глубоко, что будят в нас самые лучшие качества? Миллер не был уверен, что когда-нибудь встретит кого-то хоть отдаленно похожего на Брайана. Наверное, именно поэтому у того получилось сделать ему так невыносимо больно.

— Это будет очень кстати, ты сможешь нам помочь, — Миллер старался думать рационально, отвлечь себя на мысли о коридорах, охране, подвалах и их плане, который каждую секунду мог пойти не так. И, по закону Мерфи, обязательно должен был развалиться в самый неподходящий момент, но все, о чем он мог думать — это стоящий у него за спиной Брайан. Это было больно. Почти физически. Миллер не любил быть открытым с другими людьми. Его эмоции варились внутри, и его это вполне устраивало. Первое — никому не нужны были его заморочки, всем хватало своих, второе — это никого, кроме него самого, не касалось. Всем нужен был спокойный Миллер, на которого можно положиться, кто проследит за выполнением приказов и не слетит с катушек в непредвиденной ситуации или просто потому, что сегодня такой день. Все это касалось других людей, но не Брайана. С ним Миллер был открытым — он улыбался, он нес влюбленную чушь и совершенно не боялся поддаться своим эмоциям по отношению к нему. Или в его присутствии. Перед ним у Миллера не было никакой защиты, никакого притворства. Он доверял ему. Лишь для того, чтобы оказаться в этой комнате в середине этого разговора. — Мы уходим вместе.

Миллер не хотел оставлять Брайана. Не хотел прекращать эти отношения. Он мучительно и отчаянно хотел найти способ простить его. По щелчку пальцев оставить все произошедшее позади. Но в груди продолжало скрестись противное ощущение предательства. Брайан обманул его, воспользовался безграничным доверием, подвергнул опасности, и, главное, до конца об этом молчал. Миллер задавался вопросом, что было бы, не раскрой обман Беллами? Брайан продолжал бы молчать до тех пор, пока Миллера не казнили бы? Не посадили в тюрьму? Сколько еще он планировал врать ему? Брайан перестал мяться у дверей и, подойдя сбоку, попытался заглянуть Миллеру в лицо. Тот сжал губы и продолжил укладывать вещи. Он не мог бросить Брайана, даже если бы хотел. У того не осталось никого кроме поехавшего на ненависти к землянам Пайка. Родители были мертвы, Айрис тоже. Возможно, он завел еще каких-то друзей, но Миллер этого не замечал. И не мог оставить Брайана в одиночестве. Но как можно было говорить об отношениях, когда на месте доверия теперь зияла выжженная дыра? Когда Миллер не мог и не хотел смотреть на Брайана? Миллер искал повод остаться. И находил все больше — уйти.

Он почти рассмеялся, когда Брайан заговорил снова. Ухмыльнулся зло и криво — выражение лица, которое Брайан ни разу не видел направленным на него. Он пытался его защитить? Каким образом? Как бы он помешал ему сделать глупость, если жучок прослушивал не только он? Пустил бы пулю в голову до того, как это сделал бы Пайк или кто-то из его доверенных? Впрочем, Брайан сам был этим доверенным. Предательство — это очень эффективный способ защиты. С простреленной головой чертовски сложно совершать глупости даже Миллеру. Это было смешно. В какой-то момент Миллер подумал, не врет ли ему Брайан для того, чтобы сгладить свою вину благими намерениями, ведь он уже провернул одну большую ложь и не больше часа назад едва не плакал, когда Миллер дал понять, что нашел жучок. Эти мысли были страшными и неуместными. Да, Брайан подорвал доверие к себе, но не настолько, чтобы считать каждое его слово ложью, верно? Будет ли Миллер теперь обдумывать каждый слова Брайана, ожидая услышать ложь? Или это пройдет вместе с обидой?

Миллер замер, когда рука Брайана легла ему чуть вышел локтя. Он стоял, глядя на собранные вещи, слушая, как Брайан умоляет его о прощении и, кажется, слышал хруст осколков своего сердца. Он был зол, растерян, обижен и разочарован. Слишком много для того, чтобы держать все в себе, но та тишина, что наступала у него внутри, когда он находился рядом с Брайаном, теперь наполнилась какофонией звуков. Миллер больше не чувствовал себя рядом с ним в безопасности, и закрывался инстинктивно. Они были вместе почти два года, и если этого времени не хватило Брайану, чтобы довериться Миллеру в момент сомнений и опасности, то существует ли вообще время, за которое Миллер сможет забыть это? Все, что нужно было сделать Брайану — это поговорить с ним. Они бы что-нибудь придумали, Миллер помог бы ему играть за обе команды, если бы тот только открылся ему. Но Брайан решил, что не доверяет ему. Ему и его любви совершать глупости. Возможно, то, что Миллер все еще говорит с ним — как раз такая очередная глупость.

— Защищал? Именно поэтому ты зажал мне рот, когда я попытался все рассказать? Потому что это было абсолютно безопасно? — Миллер швырнул застегнутый рюкзак на кровать, резко разворачиваясь, сбрасывая с себя руку Брайана. Он очень любил эти руки. Не думал, что когда-нибудь захочет избавиться от их прикосновений. — Всего этого дерьма вообще можно было избежать, если бы ты просто со мной поговорил вместо того, чтобы засовывать мне в куртку жучок. Один раз ты не увидел мою казнь, решил попытать счастье во второй раз? Или так соскучился по свиданиям в тюрьме?

Это была и его вина тоже. Миллер отдавал себе в этом отчет. Он отдалился от Брайана в последнее время, весь меньше говорил с ним, иногда откровенно избегал, особенно, когда ушел работать в ночную смену. Они начали видеться лишь мимоходом, когда кто-то из них возвращался в комнату, а другой уходил. Да и те разговоры были все больше о политике. Миллер врал и скрывал тоже. И делал это по той же причине — чтобы не подставлять Брайана. К тому же, он явно не разделял взгляды Кейна. Думал ли Миллер в тот момент, что если он расскажет Брайану обо всем, то сдаст его Пайку? Разумеется, нет. Но зачем заставлять его врать о том, во что он даже не верит? Подставлять под удар за идеалы, которые не считает стоящими?

— Как? Как мне простить тебя? — Миллер произнес вслух мучающий его вопрос. Его руки были сжаты в кулаки. Миллер любил физический контакт и из-за этого отстраненность была лишь заметнее. В любой другой момент его ладонь уже гладили бы лицо или шею Брайана, он бы стоял ближе, расслабляясь, наслаждаясь прикосновениями к любимому человеку. Но сейчас он лишь зло сжимал губы. От взгляда на Брайана становилось только хуже. — Расскажи мне, Брайан. Потому что я хочу это сделать. Я хочу простить тебя.[SGN]
i have  l o v e d  you
i did my best[/SGN]

Чем были эти сомнения? Проявлением любви или страха двигаться дальше? Оставить позади человека, который составлял львиную долю мира и жизни, чтобы остаться в одиночестве? Оказаться от планов, от единственного точного и определенного в беспокойном мире? Как определить, что движет тобой? В какой момент заканчивается страх потерять любимого человека и начинается страх потерять себя? Миллер не знал, чем руководствовался он в ту секунду. Он привык любить Брайана. Он любил его с шестнадцати лет и плохо представлял себя без этого чувства. Без Брайана. Это было как внезапно задуматься о том, как ты будешь жить без правой руки, глаза, легкого. Или сердца. Он уже успел привыкнуть возвращаться к Брайану, просыпаться и засыпать рядом с ним, толкаться в их небольшой комнате, целовать его мимоходом, будто нет ничего более естественного. Даже после долгой разлуки, после пережитого ужаса, который был у каждого свой, они не отдалились, смогли сохранить то, что связывало их. И теперь у Миллера было ощущение, что все, связывавшее их, трещало по швам как слишком сильно натянутый канат, у которого постепенно рвутся волокна. Было ли это предательство последним из них?

Было ли ему страшно оставить Брайана и оказаться в одиночестве? Может быть, это была вовсе не любовь, что не давала ему положить всем конец, а обычная боязнь неизвестности? Жить было намного проще, когда он знал, что у него есть Брайан. Что бы ни произошло, Миллер мог в мыслях вернуться к родному лицу и успокоить, заземлить себя. Константа в его жизни, опорная точка, неизменная составляющая, его чувство дома. Что будет, если всего этого не станет? Чем заполнится образовавшаяся пустота? Что он будет делать дальше? Если не будет дома на озере, то будет... что? Любил ли Миллер Брайана или воспоминания о том, что у них было? Саму идею этих идеальных отношений? Боже, да они даже ссорились редко. Они были идеальным совпадением, абсолютным консонансом, безупречным выбором. Кто вообще влюбляется в последний раз в шестнадцать лет?

В этом было что-то особенное — вместе вырасти, измениться самому и увидеть изменения в другом и все равно смотреть с неизменным восхищением. Миллер был уверен, что его будущее будет связано с Брайаном, но что если с Брайаном было связано только его прошлое? Миллер изменился на Земле. Не настолько, чтобы его было не узнать, но ощутимо. Он повзрослел. Впервые повзрослел отдельно от Брайана, и, может быть, его жизнь изменилась тоже и пора было пересмотреть приоритеты? У него новая жизнь и, возможно, новое будущее? Глупо было верить, что на Земле ничего не поменяется. Думать, что привязанность сможет сгладить несколько месяцев ада, который у каждого был свой.

Миллер никого не искал во время отсутствия Брайана. И, может быть, это просто было удобно? У него уже был парень, не нужно было снова кому-то открываться или сомневаться в будущем. Эти мысли накатывали волной, давили к земле, заставляя спуститься с облаков. Миллер никогда не был мечтателем или оптимистом, он предполагал, что вероятность того, что они сдохнут до того, как даже увидят озеро — очень велика. Скорее всего, она даже больше, чем все остальное. Но думать об этом было приятно, иметь план на будущее было приятно. Брайан создавал иллюзию, что это будущее у Миллера было. Свет в конце тоннеля, хор ангелов, серебряный луч сквозь тучи. И если они сейчас расстанутся, Миллеру придется расстаться и с этим. Остаться с самим собой и всем временем впереди. Это пугало.

Миллер смотрел на Брайана тяжелым взглядом и вспоминал, как впервые увидел его. Не его задницу. И не его руки. Его лицо. Как он тогда подумал, что никогда не видел никого красивее. Ему было шестнадцать и он видел не так уж много лиц, но вот, спустя два года, он все еще так думал. Он видел красивых людей. Тех, на кого было приятно смотреть, на лицах которых останавливался взгляд. Но ничего даже отдаленно похожего на то, что испытывал Миллер, глядя на Брайана. Странно, но от совершенного лицо напротив не стало казаться Миллеру уродливым. Брайан все еще был до боли красивым, только теперь — в прямом смысле. Знакомые черты теперь вызывали лишь тоску и досаду. Миллер отвел взгляд. Едва ли это случалось часто. Когда Миллер впервые поцеловал Брайана, и они стояли в коридоре, он подумал, что может провести вечность, обнимая его лицо ладоням и глядя на него как на чертово чудо света. Поначалу он, наверное, даже смущал Брайана тем, как внимательно смотрел на него каждый раз, когда они разговаривали. И вот, он смотрел поверх плеча Брайана и, черт, ему хотелось завыть. Что он сделал не так? В какой момент он заставил Брайана думать, что тот должен хранить от него секреты? Он же старался. Да, он отдалился, да, он был погружен в революцию, но он старался быть рядом. Он... он тоже хранил секреты. Он позволил Брайану чувствовать, что не поймет его и не поддержит. Разумеется, не поддержит, черт, они поехали зачищать мирную деревню! Но он же был там, чтобы проводить Брайана. Он не стал делать вид, что этого не происходит, что Брайан противен ему из-за участия в этом. Он был там для него. Что еще он должен был сделать? Протянуть ему винтовку? Миллер ведь постарался дать Брайану понять, что он любил его несмотря на то, что ему пришлось сделать для выживания, и что это выживание в итоге сделало с ним. Миллер любил Брайана на Ковчеге, когда он сжимал украденные для его отца лекарства, и в Аркадии, когда он сжимал пальцами его горло до синяков. Он любил его, боже. Это все, что он хотел — любить Брайана.

Брайан оправдывался и Миллер зло сжал зубы. Чертовски приятно было знать, что в этой подставе участвовали все дорогие ему люди. Все люди, кому Миллер успел когда-либо вверить свою жизнь, теперь решили, что самое время этим воспользоваться. Только Харпер все еще была на его стороне, и Миллер сейчас любил ее за это как никогда раньше. Ему нравилось то доверие, которое возникало между ними, но какой ценой это происходило? Ценой этой отвратительной сцены между ним и Брайаном? Когда он в очередной раз напомнил ему о том, во что превратился едва устоявшийся мир? И как песни в машине сменились прослушкой и предательством? И лицемерием. Ужасным лицемерием Миллера. Он уже представлял, как на него посмотрят Харпер и Октавия, когда он скажет им, что Брайан уходит с ними. Совсем недавно они с Харпер смотрели в глаза Монти и делали вид, что совершенно не представляют, о чем он говорит. В том числе, когда он напомнил ими обо всем, через что они вместе прошли. Если нельзя было верить Монти, то почему Миллер так легко сейчас был готов раскрыть все карты перед Брайаном? Которому все они были чужими? Только потому, что он сказал, что любит Миллера? И потому, что Миллер любил его в ответ. Бесконечно и безнадежно. Господи, эта боль может прекратиться?

— Я смотрю, решение проблемы насилием стало твоим любимым методом.

Миллер снова смотрел на Брайана. Он стоял перед ним такой открытый и беспомощный. Он так же, как и Миллер, не знал, что делать. Как заслужить прощение. Хуже всего было то, что Миллеру ничуть не лучше становилось от мысли, что Брайан мучился не меньше. Не предлагал вариантов, а лишь признавал свою вину и безвыходность ситуации. Предлагал ударить его. Он по одной позе догадался, что Миллеру хотелось этого. Они ведь знали друг друга, черт возьми. По крайней мере, когда-то знали. Миллеру и правда хотелось врезать ему хорошенько, чтобы промытые Пайком мозги встали на место. Но он не собирался этого делать. До этого момента. Внутри все ныло и горело от боли, Миллеру казалось, что в его груди проворачивают несколько раскаленных штырей. Брайан напомнил ему, что в этом предательстве участвовал не один, и сделал свои оправданием только хуже. Миллер сделал глубокий вдох.

И ударил.

Внутри полыхнуло от злобы и обиды. Не только из-за того, что сделал Брайан, но и от того, что заставил Миллера желать причинить ему боль. Он никогда, никогда до этого не ловил себя на мысли, что хочет поднять на Брайана руку. Не потому, что Брайан никогда не раздражал или не злил его. Это просто казалось диким — ударить человека, которого любишь. И вот Миллер стоял напротив отшатнувшегося после удара со всей силы Брайана, все еще сжимая руки в кулаки, и думал, что это прекрасный ответ на вопрос, чем он заставил его думать, что ему нельзя довериться. Даже если Брайан действительно заслужил пинка за то, что до последнего молчал о жучке, Миллер должен был держать себя в руках. Но вместо этого он едва не дернулся ударить еще раз. Нашедшая выход ярость легко сменила обиду и боль, полностью заполняя Миллера, клокоча где-то в горле обидными словами.

— Так что же ты не сказал мне, когда "все изменилось"?! Не предупредил? Понадеялся, что Монти не сдаст меня с Харпер, потому что мы ему дороги? А тебе я не дорог? — Миллер намеренно упомянул только Монти, который всегда вызывал у Брайана легкую, хоть и беспочвенную, ревность. Он вел себя по-детски и понимал это, но от его раздраженного безразличия в начале разговора не осталось и следа. В конце концов, он всегда был открытым в Брайаном, сложно привыкнуть в обратном за пару часов. — Почему я должен узнавать это от других? Как ты вообще себе это представлял?[SGN]
i have  l o v e d  you
i did my best[/SGN][AVA]http://s1.uploads.ru/ui0pj.gif[/AVA]

Костяшки пальцев стягивало от противной, чешущей боли. Внутри болело сильнее, поэтому Миллер едва ли обращал на это внимание. Внутри все бурлило, кипело, клокотало, как жерло вулкана, как океан в шторм. Внутри было страшно и беспокойно, и за всей этой яростью, за поджатыми губами, за тяжелым взглядом, пряталось бессилие. Миллер не знал, что ему делать. Он всегда принимал решения головой, а не сердцем. Но его сердце сейчас билось где-то в горле, истекая кровью, и игнорировать его еще никогда не было так сложно. Брайан прижал ладонь к лицу там, куда ударил Миллер, но не отошел, не отпрянул, не дал сдачи. Он стоял напротив, явно готовый к тому, что Миллер ударит еще не раз. Возможно, желающий этого? Ведь так намного проще заслужить искупление — физическая боль в обмен на моральную. Если Миллер сейчас изобьет его до полусмерти, то потеряет всякое право злиться. Брайан сможет почувствовать свой долг выплаченным. Миллеру стало противно от того, что он оказался в этой ситуации, что он подумал о том, что хотел ударить еще раз. Даже эта мысль была ужасной. Он редко поддавался эмоциям, но сохранять спокойствие сейчас было немыслимым — весь обычно спокойный Миллер был что обнаженный нерв перед Брайаном. Тому не нужно было продираться сквозь стены защиты, уверенности в себе и наплевательского отношения ко всему и всем. Грудная клетка Миллера была распахнута перед ним — делай больно, сколько угодно, попадай с первого удара. И поэтому он не мог держать себя в руках.

Когда они стояли так же напротив друг друга в тюрьме, Брайан тоже не стал размениваться на слова, ударил Миллера, стоило тому открыть рот. И это только кажется равносильным обменом любезностями, чем-то нормальным для отношений двух парней, ведь так решать проблемы намного проще — через сбитые костяшки и сплюнутую на пол кровь. Но Брайан в тюрьме ударил его от эмоций. От страха, от беспокойства, от обиды на Миллера за его беспечность. Он бил потому, что переживал, потому что не спал ночами, потому что это была ужасная ситуация, и он не знал, как с ней справиться. И, стоило ему ударить, он тут же бросился извиняться. Он целовал место удара, извинялся и разваливался на части. Сейчас же Миллер ударил его из-за собственной злобы. В этом не было ни волнения, ни страха. Внутри него просто ревело и кричало, внутри него рушились стены и кровоточило что-то очень важное. Он бил, чтобы получить удовольствие, чтобы отомстить, чтобы часть своей боли выплеснуть наружу. Чтобы ему стало хоть немного легче. И это было не самым лучшим его поступком. Он причинил боль Брайану потому что мог и хотел. И когда Брайан поднял заблестевшие глаза, Миллер понял, что ему все еще сложнее терпеть его боль, чем свою собственную.

Миллер отвернулся, с силой проводя руками по голове, чтобы не смотреть, как Брайан сидит на кровати, закрыв ладонями лицо. Он был не создан для этого. Миллер понимал это. Он даже не мог сказать точно, для чего. Для войны? Для политики? Для Земли? Брайан был сильнее физически, Миллер знал это. Но морально? Миллер спускался на Землю уже умея держать в руках оружие, Миллер спускался на Землю с пониманием, что это его единственный шанс на жизнь. Миллер был более приспособлен к жизни на Земле. И когда Брайан вернулся вместе с остальными Фермерами; когда мерз по ночам, хотя Миллер готов был поклясться, что у них в комнате достаточно высокая температура, но Брайана все равно била дрожь, и тогда он накрывал его позаимствованным одеялом и обнимал; когда Брайан ненавидел землян слепо и всепоглощающе, стоило догадаться, что он сделает какую-нибудь глупость. Все вокруг было ему чуждо. Миллер бездомным котом приживался где угодно, где была еда и место для сна, а Брайан ломался с каждым разом все сильнее. Миллера подставляли земляне, убивали его лучшего друга, оставляли умирать в руках горных крыс, но он мог найти в себе силы и понимание, что без мира с ними не будет жизни. И что на их руках не меньше земной крови. Брайан видел в них лишь врагов. Его можно было понять. Все, что угодно, можно было понять, кроме того, почему он не рассказал ничего Миллеру.

Они снова встретили взглядами. Миллеру хотелось сказать, что если бы Брайан пришел к нему сам, он бы понял и простил. Да, это бы причинило боль, он бы так же был удивлен и обижен, но ошибка, исправленная самостоятельно, всегда куда лучше, чем ошибка, на которой тебя ловят другие. Если бы Брайан сказал ему, то это бы значило, что он все понял, что он раскаивается и заботится. Миллеру хотелось сказать, что дело вовсе не в прослушке, не в шпионаже и не в согласии Брайана на это. Дело в том, что Миллеру пришлось ловить его на лжи и обмане. Это причиняло самую страшную боль — что бы Брайан сейчас ни говорил в голове бились лишь вопросы, сказал бы он сам, если бы Миллер не заставил его? Все, что хотел Миллер — услышать правду от Брайана, а не от Беллами. Он так много просил? Но все эти слова были бессмысленными. Брайан повторял одно и то же, потому что сам понимал, что его поступку нет оправдания. Миллер даже пропустил мимо ушей спокойное желание ареста Кейна. Брайан мог выбрать его, а не Пайка, но внутри он все еще считал нынешнего Канцлера верной стороной. Миллер задумался о том, сменил ли бы Брайан стороны, если бы не он? После того, как начались казни, когда жестокость перешла все мыслимые границы? Посчитал ли бы Брайан это допустимым или тоже прекратил подчиняться приказам Пайка? Слишком много вопросов, которые хотелось и не хотелось одновременно задавать Брайану. Он сделал свой выбор. Было бы неплохо, если Миллер сможет сделать свой до того, как за этой сценой они пропустят побег.

— Я тоже люблю тебя, — все-таки сказал Миллер, откликаясь на признание Брайана. Хуже всего было, что эта фраза не звучала так язвительно и злобно, как все предыдущие. Миллер говорил искренне и просто, признавая свою любовь будто признавая свою ошибку. Он любил Брайана. Он невообразимо сильно его любил. И был бы счастлив, если бы этого было достаточно для того, чтобы все исправить. Но это было не так.

Брайан снова оказался рядом с ним, продолжая говорить. Он был так настойчив. Не испугался удара, не испугался злых слов. Он продолжал просить о прощении, о шансе, потому что любил его. Миллер подумал, что на его месте тоже бы умолял до последнего. На его месте он бы ненавидел себя за то, что подверг Брайана опасности, что сделал его и без того тяжелую жизнь еще хуже. Случишь что-то подобное, поймай кто-то Брайана, он бы просто просил занять его место. В тюрьме — ему не в первый раз — или на расстреле. Но дело в том, что все эти мысли были лишь невероятным сценарием, в то время как предательство Брайана было настоящим и происходило в реальности. Миллер вздрогнул, когда Брайан прижался губами к его руке. Это был жест абсолютной безнадежности, кажется, Брайан даже не думал о том, как жалко выглядит целуя руку, которой только что получил по лицу. Кажется, ему было настолько все равно, чего ему будет стоит прощение, что Миллер даже не отпрянул. Он смотрел на него и понимал, что это тот момент. Сейчас он должен сказать ему, что они расстаются, что такие отношения не для него, и вокруг слишком много всего, угрожающего его жизни, чтобы добавлять к этому списку, еще и своего парня. Время будто замерло вокруг них. Миллер смотрел на Брайана и собирался с мыслями, что это последний раз, когда он чувствует его губы.

В голове вспышками проносились воспоминания: их знакомство, поход на кинопоказ, украденные лекарства; Брайан, который смущенно прятал лицо в плече Миллера в компании его друзей; Брайан, который сидел у него на коленях и задорно улыбался под недовольное ворчание окружающих; Брайан, который редко читал книги и с интересом слушал рассказы Миллера, а потом увлекался украденной книгой так, что Миллер засыпал рядом с ним, так и не дождавшись внимания; Брайан, который пытался вздернуть Миллера с колен в полупустой комнате кинопоказа; Брайан, который, даже несмотря на злость момента, выглядел счастливым, когда Миллер впервые сказал, что любит его; Брайан, который прижимался к нему поближе, пока Миллер водил рукой по его спине, и рассказывал о том, какой будет их жизнь на Земле; Брайан, который целовал оставленные его же руками синяки на шее Миллера. Брайан. Брайан. Брайан. Последние два года состояли из воспоминаний о Брайане, будто Миллер вовсе не способен был забыть ни секунды, проведенной с ним. Он глубоко вздохнул и освободил руку из чужих ладоней. Не выдернул в этот раз, лишь настойчиво выбрался из капкана пальцев.

Возможно, Миллер совершал сейчас огромную ошибку и через час она приведет его в тюрьму или на казнь. Возможно, сейчас он идет на поводу у эмоций и, если бы он все обдумал, то решил бы иначе. А, может быть, и нет. Может быть, он принял сейчас единственно верное решение. Проблема была в том, что у него не было времени на раздумья. Он понимал, что должен решать сейчас, в эту самую секунду. В их реальности он не мог взять перерыв, не мог подумать, у него не было пространства для маневра. Черно-белый мир требовал ответа прямо сейчас. Что будет через час, не знал никто. Что будет завтра было тайной. Само наличие завтра уже было счастьем и роскошью. Миллер не мог отдалиться от Брайана на неделю, месяц, долгое время, чтобы в тишине взвесить все варианты, уложить произошедшее в голове. Они уходили прямо сейчас, и Миллер не мог сказать нет. Даже если бы хотел — он не мог оставить Брайана. Возможно, в этом решении кроме любви была львиная доля жалости. Возможно, не живи они в мире, где каждый день может быть последним — Миллер бы сейчас не стоял тут. Но почти два года Миллер дышал по-другому рядом с Брайаном, разве не грош цена будет его громким признаниям, если он был способен любить Брайана лишь когда все было хорошо?

Миллер тяжело вздохнул и притянул Брайана в объятия, прижимая к себе, глядя поверх его плеча. Он принял решение и сейчас ему нужно было еще немного времени, чтобы осознать его, потому что, что бы ни произошло дальше, — он не сможет отмотать все назад. Какой-то момент назад он собирался все прекратить. Но пустое место не может так болеть, а все живое в их мире ценится слишком высоко.

— Я не простил тебя, — Брайан сказал все сам — простить такое за несколько часов едва ли представляется возможным, но Миллер был готов попытаться. — Не смей больше поступать так со мной и трусливо прятаться за спинами моих друзей. Если спустя два года как мы вместе, ты снова решишь, что не можешь мне доверять — я хочу услышать это от тебя. Ты понял?

Он замолчал на какое-то время, а потом устало пошутил, прикрывая глаза:

— Не надо было тогда отстегивать тебя от кровати. Лежал бы тут тихо и не делал глупостей.

Это не было прощением, но это было шансом его заслужить.[SGN]
i have  l o v e d  you
i did my best[/SGN]

У Брайана не было никого. Его родители были мертвы, его друзья были мертвы, даже он сам был внутри еле живым. Миллер был последним человеком на Ковчеге, которому было дело, что случится с Брайаном, кто ждал его, радовался встрече, улыбался ему и просто вспоминал его имя без причин. Миллер — последняя семья, которая осталась у Брайана. Единственная. И он не смог бы найти в себе силы оставить его одного. Бросить посреди революции справляться со всем в одиночестве. Как бы зол и обижен Миллер ни был, он не мог просто взять и перечеркнуть почти два года заботы и любви. И не только его собственных. Брайан тоже заботился о нем. Не бросил в тюрьме, когда была возможность избежать сложностей, приходил к нему, ждал приговора. Миллер не сомневался, что Брайан нашел бы в себе силы увидеть казнь, потому что это бы означало в последний раз поддержать его. Брайан дождался его, несмотря на то, сколько раз Миллера считали на Ковчеге погибшим. Он, превозмогая собственную боль, утешал его в первую встречу на Земле. В этом и была главная загвоздка предательства — то, что заставляло Миллера проглотить обиду и остаться с Брайаном, причиняло самую сильную боль.

Миллер привык чувствовать защиту Брайана. Его поддержку. Его готовность понять и утешить. Ведь для всех вокруг у Миллера всегда все было в порядке. А теперь? Когда он снова сможет почувствовать себя в безопасности в этих руках? Когда уязвимость, которая раньше была таком комфортной и теплой, перестанет быть досадной и неуютной? Потому что прямо сейчас, вспоминая последние дни, Миллер испытывал стыд за то, каким наивным был рядом с Брайаном. Но так ведь и должно было быть? В этом не было ничего неправильного — в том, чтобы отдавать себя человеку, которого любишь? Но поступок Брайана добавил всему горький привкус разочарования. Как теперь оглядываться назад, не вспоминая о том, что произошло? Как беречь воспоминания, не возвращаясь неизменно к моменту, когда они почти оборвались? Миллер решил, что подумает над этим потом. У них было много дел.

Брайан прижимался к нему, цепляясь за одежду, и Миллер повернул голову, прижимаясь губами к его виску. Они что-нибудь придумают. Возможно, им осталось совсем немного, и Миллер не хотел проводить это время, упиваясь обидой. А, может быть, у них впереди достаточно времени, чтобы залатать все проблемы в их отношениях и вернуться к тому эйфории, что царила между ними до того, как все полетело к чертям из-за чужой политики. Они столько пережили: тюрьму, спуск его на Землю, падение станций, Ледяную нацию, о чем даже подумать не могли в первую встречу. Тогда все ставили на то, что именно Миллер будет тем, кто испортит отношения — кто облажается или просто бросит, наигравшись с милыми мальчиком с Фермы. И вот, все оказались неправы. Они стояли в этой комнате спустя два года, и вовсе не Миллер был причиной проблем.

Брайан благодарил его. За то, что Миллер любил его больше, чем весь этот катящийся к чертям мир, любил сильнее с каждым прожитым днем. Кажется, даже сейчас он мог сказать, что любил Брайана больше, чем в первый день на Земле, что они провели вместе. Когда-то и подумать не мог, что способен на такое чувство. Он не ненавидел Брайана даже сейчас. Он злился на него, но лишь оттого, что любил. Если бы он не дорожил им так безнадежно, то его едва ли тронуло бы произошедшее. Вся эта злость рождалась из любви. Из того, как не все равно было Миллеру. Брайан давал обещания, которые едва ли имели смысл после того, что он сделал. Миллер старался помнить, что одна, даже огромная ложь, не должна ставить под сомнение абсолютно любые слова, сказанные после нее, но в чем смысл был этих обещаний? Черта уже была пересечена. Брайан предал его однажды, рискнул его жизнью, он доказал, что способен на это. Что помешает ему поступить так еще раз? Это ведь ничем не отличается от убийства — тебе кажется, что ты не можешь, до тех пор, пока не спускаешь курок в первый раз, а потом становится все легче. Есть только эта черта — одна пуля, одно убийство, один обман, она самая сложная и болезненная. И у Брайана она была позади. В иной ситуации его обещания звучали бы чем-то обычным для людей, которые хотели провести вместе целую жизнь, сейчас же он был прав — необходимость давать такие обещания была неприятной и горькой.

Миллер отстранился, чтобы смотреть на Брайана. Он взял его за подбородок, ощутимо сжимая пальцы. Примирение не стерло из взгляда Миллера боль и обиду. Он все еще не смотрел на Брайана так, как когда-то, когда тому достаточно было просто появиться рядом, чтобы переключить на себя все его внимание. Но, все же, его взгляд постепенно теплел. Не было там уже той ярости, что горела секунду назад. Не было холодной решимости прекратить это фарс. Брайан мог получить от Миллера все, что пожелает, вот и сейчас он получил шанс, о котором просил. К сожалению, это все, что Миллер мог дать ему — до прощения, столь желанного Брайаном, все еще было далеко. Но Брайан, не задумываясь, простил Миллеру его эгоизм после попадания в тюрьму, так что теперь его очередь. Это все были оправдания. Миллер оправдывал свое решение не разрывать отношения, потому что сам не был в нем уверен и, озвучив его, теперь перебирал в голове снова и снова аргументы, подтверждающие, что он поступил правильно. Если бы он был точно уверен в своем выборе, то едва ли вспоминал бы сейчас все свои прегрешения, прощенные Брайаном, чтобы признать его стоящим забытого предательства.

Брайан как-то сказал, что ему страшно. В их встречу на Земле, поделился, потому что они не скрывали друг от друга свои сомнения и волнения. Миллер тогда ответил, что тоже боится, и умрет, если с Брайаном случится что-то. Он не думал тогда, что может умереть из-за этого самого страха Брайана.

Миллер молчал секунду, рассматривая чужое лицо, будто надеясь найти в нем способ простить, и потом сказал, откликаясь на обещания:

— Да уж пожалуйста, а то вторую твою попытку уберечь меня от глупостей я могу не пережить, — если я переживу этот побег. Миллер обещал дать шанс, это не значило, что он все забыто. Он все еще злился и оттого шутил так же, как в тюрьме — жестоко и честно. Это было его методом защиты, его способом справиться с проблемами, которыми полнилась его реальность. Жаль, что теперь так защищаться ему приходилось от Брайана и того, что он сделал. Миллер чуть ослабил хватку, проводя большим пальцем по нижней губе, чуть оттягивая ее вниз. — Тебе придется постараться, чтобы я тебе поверил.

Это было далеко не тем, что стоило говорить в этой ситуации, и тем более этого определенно не было достаточно для возвращения доверия и исправления того, во что превратились их отношения. Миллер понимал это, правда. И ни секунды не думал использовать чувство вины Брайана для подобного рода удовольствия. Но он чувствовал, что если еще раз прокрутит в голове все произошедшее, если еще раз вернется к серьезным размышлениям о том, что будет дальше, как им выбираться из этих зыбучих песков лжи и проблем, куда их затягивало, то просто сойдет с ума. Все вокруг шло не так. От начала до конца. В эту секунду у Миллера не было ни одного аспекта жизни, который бы прибывал в полном порядке. Раньше такой константой были отношения с Брайаном. Теперь в полнейшем беспорядке были и они. Политика? Кейна готовят к казни, новый Канцлер, будь у него возможность, за компанию пустил бы пулю в лоб и Миллеру тоже. И, возможно, еще сможет это сделать. Друзья? У него осталась только Харпер, остальные играли за команду геноцида. Кроме Мерфи, который в принципе был одному богу известно, где. Семья? Миллер видел отца вместе с Джахой и этим поехавшим кружком блаженных. У него просто не было времени с этим разобраться. Так что на фоне всего этого — фраза ниже пояса была самым нормальным в жизни Миллера в эту конкретную секунду. И эта секунда была последней, которую он мог потратить, не ставя под угрозу весь план.

Миллер отпустил Брайана и вернулся к кровати с рюкзаком, забрасывая его на плечо. Все вещи должны быть сложены у выхода, чтобы их можно было просто подхватить перед побегом, вызывая минимум подозрений.

— Предлагаю отложить сеанс семейной психотерапии на потом. Сейчас нам нужно заглянуть к Харпер, получить от нее пинка и ввести тебя в курс дела.[SGN]
i have  l o v e d  you
i did my best[/SGN]