У Алой Ведьмы большие - оленьи - карие глаза и бледные, искусанные губы. Он зажимает рану в животе, розоватое сияние сыплется тускнеющими искрами с кончиков тонких, костлявых пальцев. Он не спорит и не спрашивает лишнего: слишком измучен, слишком обречен.

Рейч тянется к Джеймсу, и он склоняется перед ней, роняет голову, позволяет коснуться испачканными в крови пальцами своих висков. "Помни", - вспыхивает просьба-приказ. - "Помни нас. Помни всё", - следующей вспышкой он впитывает понимание: последний шанс. Некуда больше возвращаться. Его будущего больше не существует. Джеймс содрогается в агонии тех, кто отдает свои жизни, кто остается лишь стертыми именами, каждого, кого касалась, связывала Рейч. Она безжалостно обрушивает то, что скрывала до последнего шага, до нужного момента, и сейчас, когда их окутывает розовый туман Алой Ведьмы, Джеймс видит свое - уже не пылающее, но сгоревшее дотла будущее.

"Пусть лучше мы не родимся", - просит Фрэнсис в угасающем общем сознании.

Назад дороги нет.

Мир рушится за его спиной.

В его будущем.

Джеймс остается один. Ноет избитое тело, кружится голова. Он не разбирает дороги, забивается под первое попавшееся укрытие и пытается свернуться в клубок, сохранить тепло. Сохранить жизнь. Разделить свои/чужие воспоминания. Эйдетическая память не позволяет отстраниться и забыть. Джеймсу хочется плакать от отчаяния, от боли, от тошноты и страха ответственности, которой он не хотел и не искал. Джеймсу двадцать два.

Он потерял всех, кого считал друзьями.

Он потерял целый мир.

И оказался в прошлом - по-прежнему один, с судьбой ЧУЖОГО будущего на руках, с чужими, навязанными воспоминаниями, гулом отдающимися в голове, и единственным имеющим в его жизни приказом.

Джеймс стягивает с головы шлем и закрывает глаза. Сильно, упрямо бьется сердце в груди, тело восстанавливается. Тело привыкает, мозг отключает попеременно разные участки, стараясь справиться со свалившейся на него информацией, пытаясь обработать ее и упорядочить. Джеймс шмыгает носом и старается выдохнуть, старается успокоиться. Старается напомнить себе: ради чего.

В сон проваливается незаметно, и жизнь дарит ему несколько часов самой темной черноты, прежде чем Джеймс просыпается - с прочищенной, адаптировавшейся системой, полный сил. Внутренний раздрай удается отодвинуть на второй план, Роджерс давно научился не останавливаться и не подсчитывать потери. Давно. С первой смерти.

Шэрон повышает голос, и Джеймсу поневоле прислушивается. Ему все равно не спится - завтра снова переезжать, "передислоцироваться" (ему нравится это слово, взрослое и красивое), поэтому поневоле прислушивается. На этой базе все совсем плохо: нельзя включать свет и отопление, матрас, на котором спит Джеймс, пахнет крысиной отравой, почти нет запаса еды.

И Шэрон нервничает все больше, хоть и старается бодриться, старается не показывать, улыбается Джеймсу как маленькому - а ему уже одиннадцать! - и несмотря на все возражения, целует перед сном. Впрочем, Роджерс почти не спорит, привычно затихает, прячет желания вроде "а когда мы встретимся с Фрэнсисом? а с Вэл?" и не жалуется на усталость, когда Шэрон переключает режимы тренировки, ускоряет их, гоняет почти без жалости, до седьмого пота, словно дальше нет ничего, словно единственное, что ее беспокоит, получается ли у Джеймса  управляться с ножом.

- И если в тебе осталась хоть капля совести, - Шэрон стихает, говорит хоть и по-прежнему яростно, но почти шепотом, усталым, измученным; и Джеймсу хочется встать и обнять ее, но он вроде как спит, а обманывать нельзя. - Ты возьмешь хоть раз в жизни голову и вынешь ее из задницы. Удачи. Координаты прилагаю.

Поутру Джеймс не показывает, что слышал ночной разговор неизвестно с кем. Он послушно одевается, прячет браслет на плече под футболкой с длинными рукавами, ждет, пока Шэрон соберет остальные вещи и заведет машину. Вот только Шэрон останавливается, мнется и опускается перед ним на колени:

- Джейми, - говорит он, и Джеймс поджимает губы: детское прозвище звучит лишь когда дело принимает серьезный оборот. - Ты помнишь, что делать в случае чрезвычайной ситуации?

- Бросать все и бежать. Прятаться. Связаться с Наташей, - без промедления отвечает Джеймс и морщится, ему не нравится идея отступать, но Шэрон настаивает, повторяет это раз за разом, а Роджерс верит ей, потому что именно она забрала его из рушащегося Приюта.

- Умница, - Шэрон улыбается и ерошит отросшие темные пряди. Джеймс думает, что она красивая - очень красивая, даже сейчас, с небрежно собранными в хвост волосами, с почти мужской одеждой, даже бетой Шэрон очень красивая. Джеймс думает, что хочет ее защитить - а не сбегать, поджав хвост.

Вот только ему не дают решать.

Спустя два дня Джеймс сжимает в руках пистолет и, сцепив зубы, смотрит, как расплывается красная лужа под двумя оперативниками из ГИДРА. Шэрон к тому времени перестает дышать, и нужно уходить, он обязан уходить, все это настолько вбито в него с детства - привычка, жизненная необходимость опускать голову и прятать взгляд - но Джеймсу страшно, и больно, он сглатывает слезы, он боится обернуться и снова увидеть застывшие - светлые-светлые - глаза, и оружие в руках принуждает выпрямиться и смотреть прямо, единственное, что удерживает Джеймса на краю ужаса первой в его жизни - живой - потери.

Он снова спускает курок, стоит только в проеме появиться еще одной фигуре, но пистолет лишь бессильно щелкает, и Джеймс отбрасывает его в сторону, тянет нож - слишком большой для его руки - и не говорит ничего, пригибается, готовится ударить, если его не пристрелят сразу.

Отряхивается, пытается стереть с одежды подсохшие пятна крови и грязь. Проверяет оружие: щит немного барахлит, но, благодаря Рейчел, Джеймс знает, где ему найти замену.

В живых Джеймс не оставляет никого.

Базу ГИДРА, где проводятся нужные ему... эксперименты Роджерс вырезает методично, смотрит в глаза каждому, когда идет по белым коридорам, залитым красным цветом тревоги - и вторящей ей с пола крови. Он забирает щит из вибраниума, цепляет его на спину - и пристреливает забившегося в угол ученого.

Джеймс помнит, что тот сделает в будущем. Не собирается оставлять в живых. С каждым шагом он все больше и больше стирает свое собственное будущее, и он знает - это все уже не зря. Кого-то он уже смог спасти.

Джеймс уходит еще прежде, чем база успевает сгореть дотла. Вещмешок его оттягивают прототипы одного из тех ошейник, что сдерживали неугодных, но полезных. Джеймс тоже собирается найти - ненавистных сейчас, но все же полезных.

Ошметки ЩИТа не отказывается с ним сотрудничать. Джеймс так и не снимает шлема, но подтверждает свою личность Капитана всеми возможными способами, выдает все коды, которые только нужны, чтобы его допустили. Чтобы ему не мешали. Джеймс видит, что ему не особо верят, но все здесь измучены и загнаны (и Роджерс снова вспоминает свое позднее детство), и он давит, и ему дает "добро". Он выбирает двоих - тех, кого помнит Рейчел.

Они успевают как раз вовремя.

Оперативники пытаются сопротивляться, но Джеймс работает чисто. Он привык действовать тихо, он не стесняется нападать со спины. Он не Стив Роджерс. Он эффективен, а не благороден. Щит так и остается за спиной, пока Джеймс орудует ножом, разрезает глотки, подбирается, словно дикий пёс, почуявший добычу, к Рамлоу и Летнему.

Зимнему.

Здесь он все еще Зимний.

Джеймс появляется из темноты тенью. Цвета его костюма приглушены, и все же - он знает - что похож. Очень похож, тем же разворотом плеч, линией подбородка, цветом глаз. И Джеймс пользуется этим сходством со своим первым отцом, чтобы неприятно, жестко улыбнуться и проговорить, привлекая внимание.

- Ребята.

Пули он отбивает подставленным щитом.[nic]Captain America[/nic][sta]rabid dog of war[/sta][sgn]and i will die  a l o n e  and be  l e f t there
i guess i won't go home

oh god knows where[/sgn][ava]http://i.imgur.com/XiYeCqx.png[/ava]

– Танго, чисто. Фокстрот, чисто. Танго, чисто. Фокстрот, чисто. Танго, нашли арсенал, чисто. Фокстрот, прошли лабораторию, чисто. Танго, выходим в ангар, никого. Фокстрот, похоже на каза-...

Эфир заполняется криками и лихорадочными выстрелами. Брок командует всем остановку, кружит по коридору, прижимается ухом к стене, за которой должно быть его звено – но звукоизоляция в этом гребанном месте отличная. И только в наушнике – задыхающееся "Я Фокстрот, на нас напали". Рамлоу требует доклада, но голоса бойцов гаснут раньше, чем они успевают договорить свой позывной. Как будто какой-то блядский беспредельщик по очереди колотит бульварные фонари.

– Фокстрот? – зовет Брок хрипло, но в эфире гудящая помехами тишина. Отряду оторвали крыло – теперь у них слева слепое пятно, через которое наверняка сочатся люди Фьюри, надеются обойти, затечь за шиворот раскаленным свинцом. Кроссбоунс ненавидит ощущать себя увечным, каким-нибудь подбитым истребителем, кренящимся на оставшееся целым крылом да уповающим на боеголовку у себя под брюхом. Его бесит сдохшая аппаратура и настойчивое безмолвие в наушнике. Настораживает непривычно напряженный Солдат – Рамлоу уже охуеть как давно не ходил с ним на задания, по требованию любимой организации променяв одного суперсолдата на другого. Брок забыл, что это такое – оставаться наедине с промороженным насквозь убийцей. Пока рядом было два звена, почти два десятка голов, Рамлоу растворял холодок опаски и недоверия в их живом тепле. Теперь безразличные глаза Солдата смотрели исключительно на него – и Кроссбоунс неосознанно ежился. Взгляд был холодный, как у мертвого, прогрызался в самое нутро, где крылись страх и вина Брока Рамлоу перед Зимним Солдатом. Даже самый бесстрашный дрессировщик, заходя в клетку зверя, не забывает о вероятности – однажды зверь может кинуться и на него.

Брок знает: бесполезно сажать команду техников отслеживать круглые сутки все американские камеры или шерстить все подряд базы в поисках заветной комбинации имени и фамилии. Гидра занималась этим, пока Кроссбоунс валялся в отключке, а результатов что-то не видно. Он сам учил Солдата, сам вбивал в его голову – не буквально, конечно, нет, к Барнсу у него был с в о й  подход, – как при минимуме усилий маскироваться так, чтобы сбить к хуям процент совпадения, как передвигаться, минуя все глаза Большого Брата, как ни в коем случае не засветить свои личные данные. Рамлоу делает ставку на другое – на характер своего  п и т о м ц а. Солдат умеет прятаться, но не умеет выживать. Его программа лишена нужного для этого креатива, и на определенном этапе оставшийся без привычных команд хэндлера Барнс обязательно вернется к тому, что умеет лучше всего – нейтрализовывать и убивать.

Поэтому Брок сажает пятерку мозговитых оперативников собирать все сведения по убийствам и грабежам в радиусе не более 20 км от места падения третьего хелкерриера – точки исчезновения Капитана Америки и его  б р а т а  по оружию. Он сомневается, что оставшийся без руководства Солдат смог бы далеко уйти – и на одной из съемок с места происшествия замечает знакомую спину. Остальное – дело техники. Джеймс, вопреки ожиданиям, работает намного тоньше, чем Брок предполагал, за ним не тянется кровавого хвоста, но он все равно оставляет следы. У Зимнего есть фора буквально в пару дней, и этого достаточно, чтобы Рамлоу, смачно выругавшись, собрал вещи, команду и перебрался в европейский штаб.

Неожиданная уязвимость их связки заражает кровь Кроссбоунса злостью, азартом и адреналином. Стиснутый в ладонях карабин давно лишен предохранителей. Рамлоу пытается проткнуть мрак коридора красной точкой лазерного прицела, но ничего не выходит. Он вжимается в спину Солдата, сейчас они – смешное подобие двуликого Януса, вращающегося вокруг своей оси в гулких кишках базы Щ.И.Т.а. Некому даже скомандовать отступление – Танго затыкается, очень скоро и молчаливо разделив судьбу левого крыла. Бульвар остается без фонарей и падает в тьму.

Брок – выходец из каменных джунглей Нью-Йорка и понятия не имеет, что такое охота на настоящего зверя. Но себя он ощущает именно что загнанным хищником, попавшим в кольцо охотников волком. Воздух густеет от напряжения, скатывается солеными каплями под железным забралом новенького шлема. Рамлоу не верит в то, что это его провал. Что миссия, казавшаяся такой простой, теперь рискует обернуться его смертью или, что позорнее, заключением в лапах Фьюри. Это какая-то ебаная чертовщина.

И чертовщина с болезненно-знакомым щитом незамедлительно появляется за его спиной.

Брок – уроженец городских джунглей и не имеет представления, как охотиться на животных. Его добычей всю жизнь были люди, и вот читать их следы он научился просто мастерски. В странствиях по Европе он отстает от Барнса всего лишь на шаг, добирается до его укрытия, когда тот в очередной раз сваливает. И все, что достается Рамлоу, если образно, – кучка помета и примятая после лежки трава. Солдат действует хитро, разумно – Брок успевает испытать своеобразную гордость за своего подопечного и липкое отвращение оттого, что прочувствовавшего свободу Джеймса, отторгнувшего остатки программы вместе с вбитыми привычками Баки Барнса скоро снова вернут на обезличенную цепь благодаря его, Рамлоу, усилиям.

Солдат в курсе, что его ищут – это идиоту понятно по тому, как часто он снимается с места, меняет одежду и документы. Но Барнс не догадывается, к т о  за ним идет – и потому действует однотипно, по однажды опробованной схеме. Брок ловит его на этом, просчитывает следующий ход и наконец-то оказывается в нужном месте первым. На Джеймса больно смотреть, больно видеть  ч е л о в е ч е с к о е  страдание на его лице. Брок мог бы его отпустить, мог бы дать еще время, но чем дольше Барнс на воле, тем мучительнее будет потом загонять его в клетку Зимнего Солдата. Впервые в жизни Рамлоу выбирает гуманность и командует перекрыть выходы из переулка.

– Здравствуй, Джеймс, – мягко говорит он в испуганные, ненавидящие его глаза. – Мне очень жаль, но у меня приказ.

На сине-красного героя Америки у Брока Рамлоу тоже был приказ. Он ограничивался общей формулировкой, не включал в себя все те методы, которыми Кроссбоунс подбирался к Роджерсу (в Роджерса) ближе. Формально Брок не справился со своей миссией, сошел с дистанции раньше, погребенный под обломками горящего штаба. Но фактически Капитан Америка исчез. Растворился в пространстве так успешно, как не умел даже блядский адепт всяких фокусов Фьюри. Такое умение с большой долей вероятности объяснялось просто – смертью.

Однако Брок смотрит в этот четырежды выебанный щит и отказывается верить своим глазам. Успевает понять, что Солдат тоже тормозит, мысленно клянет его вместе с кривой программой и первым открывает огонь. Грохот выстрелов словно отрезвляет Зимнего. Брок рвано выдыхает и резко разворачивается, переключаясь на новоприбывшего противника. Им приходится уйти в сторону – блять, в этом коридоре они как ощипанные куры на блюде. Рамлоу огрызается короткими очередями, бросает тревожные взгляды на Солдата. Тот понимает бесполезность выстрелов, идет на сближение, и Кроссбоунсу теперь приходится прикрывать еще и его. Брок делает скидку на мягкость и неуместный гуманизм Стива Роджерса, потому не сомневается: только-только прошедший обнуление Зимний Солдат опаснее и жестче звездо-полосатого кумира дрочащих омег. И очень удивляется, когда, обернувшись на сдавленный хрип, видит оглушенного Барнса. С базы словно спадает радио-тишина – Брок морщится от резкого воя помех и громких чужих голосов в наушнике вместо переговоров своих подчиненных. Этого достаточно, чтобы проиграть – не устоять под тяжестью повисших на нем тел, не суметь разметать их в разные стороны в этом блядском коридоре, позволить затянуть на руках мощные наручники. Позволить себе провалиться в звенящее металлом безвольное небытие.

Когда он приходит в себя, перед глазами маячит знакомая синяя маска. Голубые глаза смотрят как-то по-новому, жестче, злее – этого Рамлоу в Стиве не помнит. Неужели проект "Озарение" сумел сделать то, что не удалось ни унизительному детству, ни нацистской Германии? Брок ухмыляется.

– Ну здорово, соска. Наконец-то яйца отрастил?

Ничего удивительного в том, что в следующий же момент его челюсть зверски ноет, а во рту становится мокро и солоно, нет.[AVA]http://i.imgur.com/9uVKcWv.png[/AVA][NIC]Brock Rumlow[/NIC][STA]invincible[/STA][SGN]
before the fire and stone, before your world is gone
have you some patience, i will have my
V E N G E A N C E[/SGN]

Отредактировано Derek Hale (2017-01-03 00:04:48)

Джеймс бьет с удовольствием.

Ему до иррационального сильно нравится бить людей в этом времени, словно расплачиваться с ними каждый раз авансом за все, к чему они привели свое будущее, к чему они привели своих детей.

И Рамлоу достается отдельно, персонально, с оттяжкой, за всю вываленную им грязь. Наверное, встреться он с самим собой из будущего, огреб бы еще сильнее, так что Джеймс почти упивается своим милосердием.

- Смотри, - говорит он, разворачивает подбородок в нужную сторону. И свободной рукой прижимает кнопку на устройстве, извлеченном из кармана. Труп одного из оперативников, который виднеется в полутьме коридора, конвульсивно содрогается, и с густым, приятным чмоком разлетается, словно попавший под сапог переспелый арбуз, его голова. Мозги выплескиваются на стену мутным серо-красным пятном.

Шедевр убийственной абстракции.

- Видишь ту темную полоску? Это о-шей-ник. Точно такой же, как у тебя, - и Джеймс роняет ставший ненужным взрыватель, чтобы щелкнуть по тонкой с виду металлической полоске, плотно обхватившей чужое горло. – Я не шучу, /малыш/.

Джеймс скалится Рамлоу в лицо.

И вьется ужом, пытаясь выбраться из чужой хватки. Его держат жестко, и в то же время бережно, Джеймс понимает, что сдавить его, сломать кости, мужчине вполне по силам.

- Я тебя не знаю! – в отчаянии выплевывает мальчишка. Ему страшно, ему до панической атаки страшно, и все же он находит в себе силы хоть как-то соображать. Его не убили сразу, но никто не говорил, что его хотят именно /убить/. Может, его буду медленно и мучительно расчленять в надежде выбить информацию? Может, его буду просто /расчленять/, без всякой причины, зачем она нужна людям, которые ведут себя как агенты ГИДРА?

Джеймс обмякает в хватке.

Сейчас он ничего не может сделать. Он должен быть хитрее, как Наташа, выждать нужный момент.

- Я тебя не знаю… - тише говорит Джеймс, переставая сопротивляться. Его выпускают, и он может обернуться, чтобы заглянуть в чужое жесткое лицо: и в глаза, которые Джеймс видит каждое утро в зеркале, когда чистит зубы. – Ты кто такой? – сжав губы, он смотрит жестче, как смотрела Шэрон, когда ей не нравилось поведение Стива-младшего.

- Подумай над своим поведением. И попробуй освободиться, я тебя даже не обыскивал. Докажи, что ты еще не бесполезная развалина.

К Летнему Джеймсу не хочется подходить вовсе. Он видел это бесстрастное лицо в своих кошмарах, лицо не человека даже – создания, монстра, но когда садится на корточки рядом с распятым на сидении Летним, на него смотрят почти живые, льдисто-серые глаза. Вместо маски равнодушия – растерянность и даже уязвимость.

Но Джеймса не обмануть, правда ведь?

- Ты будешь слушаться меня, soldat, - слова на чужом языке даются легко, привычно, у Джеймса хорошая школа. – Понимаешь? – он, перебарывая то ли въевшийся под кожу страх, то ли отвращение, тянется погладить по щеке, отвести с лица волосы. Летний омега, и сейчас – впервые – Джеймс понимает это, оттого и меняет резко тактику.

Удивительно.

Сейчас его статус ощущается едва заметным из-за блокаторов сладковатым запахом, даже острый привкус Рамлоу размазан слабее. Странно, правда. Джеймс никогда не задумывался, кто есть Летний солдат. Он был убийцей, он был худшим орудием Таноса, но никогда – человеком. [nic]Captain America[/nic][sta]rabid dog of war[/sta][sgn]and i will die  a l o n e  and be  l e f t there
i guess i won't go home

oh god knows where[/sgn][ava]http://i.imgur.com/XiYeCqx.png[/ava]