Голова ныла который день подряд. Сны были мутными и не походили ни на что, виденное до этого. Сплошной молочный туман, переливающийся тёмно-серым где-то в уголке глаза. Имс выныривал из этих снов так, будто и не спал вовсе. Знакомые ощущения, будто пару часов на привязи сидел у PASIV.
Имс трёт правое плечо ладонью, ощущая под пальцами края свежей, почти зажившей новой татуировки — Унати ворчала всё то время, что наносила её по строгому контуру, вздыхала и называла Имса глупым ребёнком. Впрочем, ничего нового. Уже год спустя после жизни под одной крышей Унати считала его своим старшим названным сыном. Имс был не против. Свою собственную семью он будто бы и не помнил — старательно забыл, запихивая во снах все крохи воспоминаний в самые тёмные и недоступные углы. Удобно иметь доступ ко снам не в том смысле, в котором он есть у простых обывателей; сны становятся хранилищем, отдельным миром, который можно вертеть так, как захочется. Главное — не оступиться и не оставить добрую половину себя там, внутри страны снов. Иначе может получиться очень неудобно.
Имс молчит о своём прошлом, словно последние два с лишним года — первые в его жизни. Словно он не появлялся из ниоткуда с просьбой о ночлеге и не оставался потом, помогая тем, чем сможет в обмен на обучение. Унати — та, кого он искал добрых два месяца. Это, конечно, не так много, как можно было бы, но Имс не был бы собой, если бы потратил на это больше времени. Унати — местная старейшина, серый кардинал, владычица мелких духов, трав, дыма и снов. Она, старая, но сохранившаяся так, словно совсем недавно разменяла третий десяток, а не шестой, учит Имса вдыхать исходящие туманом тлеющие травы правильно, учит его пробираться сквозь обычную медитацию к самой сердцевине сознания, учит входить в мир снов, не используя внутривенные растворы, смеси, подавители и возбудители. Спустя полгода, когда получается самостоятельно, без поддержки и длительных часов проб и ошибок, за несколько минут окунуться в тщательно сконструированный сон Имс ликует. Улыбается довольно, весь день чувствует себя победителем.
Ночью он вспоминает, что там, в другом мире, он мёртв и восстановлению не подлежит.
Практика продолжается.
Желание вернуться в, как он это теперь называет, обычный мир настигает так же внезапно, как когда-то настигли проблемы. Имса вытряхивает из сна, как вытряхивают пыль из старых тряпок. Унати смотрит на него с еле скрываемым беспокойством, но молчит, ничего не говоря. План собирается по частям долго, словно нехотя. Об амулете Имс знает уже давно — старшая дочь Унати рассказывала о нём. Говорила, что это священная реликвия, о которой никто уже ничего давно не знает, но все ей поклоняются. Говорила, что водя аккуратным длинным пальчиком по рисунку на потёртой плотной бумаге, словно рисовали её, картинку, ещё во времена завоеваний Америки. Амулет, говорят, отдали кому-то, как приданое и ценность клана. Никто уж не помнит, где найти дорогую и полную историями безделушку. Имсу удаётся — он находит побрякушку спустя месяц. Деревянная, в платиновом, стёртом до блеска пальцами ободке медвежья лапа — принадлежность к зверю читается по длинным когтям и характерной форме “ладони”. Имс вертит её, наматывая кожаный, прочный от пропитавшего его воска шнурок на пальцы. Амулет небольшой и совсем не чувствуется, если надеть его на шею и спрятать под тканью выцветшей, некогда голубой, а теперь уж серой льняной рубахи.
Вместе с кошмарами Имсу приходит замечательная идея вновь вернуться к травам. Он вдыхает порошок, о котором когда-то рассказывала Унати, в своей комнатке. Говорят, это дом бывшего работорговца. Говорят, этому дому больше сотни лет. Когда-то было бы интересно, а сейчас Имсу плевать на витражные старые окна, на деревеньку, раскинувшуюся за стенами и затерявшуюся где-то в Южной Африке. Ему жизненно необходимо окунуться в нормальный, управляемый сон. В кошмарах, липких и багровых, наполненных визгами и хрипами, ему совсем не нравится. Словно он снова маленький мальчик и прячется под туалетным столиком матери в её спальне: в доме никого, а стёкла дрожат от раскатов молний. Имс никогда не любил бури и грозы, просто не признавался себе в этом. Ливни вводили его в ступор и состояние потерянной овцы.
Пришедший больной сон дрожит очертаниями, плывёт и не хочет подстраиваться. Имс теряет себя на несколько минут. За эти минуты он перешагивает порог какой-то безликой, безлюдной кофейни, видит людей, снова людей. Нью-Йорк, настоящий, такой, каким он его не видел уже три года, обрушивается на него лавиной воспоминаний. Своих, чужих. В отражении огромного витринного стекла вместо себя самого Имс видит сначала позабытого Фишера, затем — Мол, улыбающуюся растерянно и пьяно, потом — блондинку, ту самую, что так понравилась… одному человеку. И только затем — себя. Себя такого, каким стал за это время. Посмуглевшая на солнце Африки кожа, потемневший взгляд, ушедшая из черт лица лёгкость, заменившаяся тяжестью и звериным оскалом. Горячий асфальт под босыми ногами чувствуется как родная земля. В вырезе рубахи — медвежья лапа. По рёбрам сковывает огонь, дышащий в самое нутро, в самое сердце. Мысли путаются. Имс вздрагивает, словно невидимый палач проходится плетью вдоль хребта, и оглядывается на вереницу проекций. Среди них он встречается взглядом
с Артуром.
[NIC]Eames[/NIC][AVA]https://68.media.tumblr.com/7314671895f675884515530914ffad9d/tumblr_ok7gk7tmVH1r3sixco2_400.gif[/AVA][SGN]tell me now or set me free[/SGN]
Отредактировано Gabriel Reyes (2017-06-12 02:06:41)