Ракеты стоят на космодроме, ракеты — ярко-ярко белые, небо — ярко-ярко синее, буквы подписи — пахнут типографией и старыми книгами. Ракеты на старте, они — вот-вот и рванут. Через синее, прорвав — синее, в черную бесконечность. В ракетах — все сплошняком герои, сытые, плотно сбитые техники, тонкие, неземные ученые в очках, красивые девушки в красных платьях на мостиках на должностях связисток.
Ракеты почти отрываются от земли, кажется, что картинки под пальцами горят от раскаленных газов, вырывающихся из их сопел. Если прижаться к ним ухом, то можно услышать урчание двигателей. Ракеты летят в безвременье, и они прослеживают их контуры — пальцами. Они все — жадные до подвигов, поколение, больное космосом.

Мы станем великими, мы полетим к звездам, мы покорим новые планеты. Водрузим на них наши земные флаги, научим всю галактику нашим земным языкам. Мы принесем им с собой наш земной мир, наши понятия, мы не будем врагами, но перевопроходцами, колумбами, исследователями. Мы заново откроем, что конца мира не существует.

Мы станем великими, мы принесем своими руками — бессмертие нашим именам. И Солнце будет гореть — бесконечно, беспредельно долго. Мы будем героями. Мы — есть герои.

Белоснежная бумага темнеет и рвется, если держать ее пыльными, окровавленными руками, без веры.

Леонард спит, и все, что он видит — ему снится.
Он видит катакомбы. Бесконечный лабиринт, запорошенный красной мелкой пылью. Свои следы на полу. Спину Гэррэти. Он идёт в самом конце отряда, потому что они прикрывают его врачебную лицензию и аптечку в сумке через плечо (она давно не белая). Он дышит спокойно, потому что эмоциональная устойчивость в его психологическом портрете занимает первые строчки.
В первые разы они говорят ему: "Стой сзади и не суйся". Со временем - выдают другую пушку, получше стандартной. Леонард не слишком хорошо стреляет, но с расстояния вытянутой руки все-таки попадает прямехонько между глаз. Он врет: "Всё в порядке," — и они отпаивают его спиртом. Потом привыкает.
Леонард спит, вздрагивает под одеялом, переворачивается на живот, не открывая глаз, натягивая одеяло повыше.
Они вытаскивают Бейкера в четыре руки. Леонард шьет, сестра держит и подаёт инструменты. Они запрещают остальным подходить ближе, чтобы не загораживали слабый свет и не поднимали ботинками пыль. Бейкер стонет даже сквозь обезболивающее и хватает Леонарда за край куртки.
— Не хочу сдохнуть, Лео, пожалуйста, только не сейчас, — когда Фрейе было семь, он усаживал её к себе на тощие коленки и удивлялся про себя, почему девчонки всегда так хорошо пахнут. Он думал, что она вырастет настоящей леди, но она подала документы в медицинский, вслед за ним. Он думал, что она останется на Земле, но вечером она подходит к нему и заявляет, что они летят завтра в шесть тридцать по местному — вместе. Фрейя смеется и у неё нос, как у мамы. Боунс чувствует себя за неё ответственным, хотя у них разница в возрасте всего год.
Фрейя смеется, и Леонарду хочется улыбаться. Вместо этого, он ворчливо одергивает ее: "Здесь нет ничего смешного," - и неискренне хмурится. Он говорит, что станет врачом, а ещё лучше - хирургом. Что он полетит на другие планеты и спасёт тысячи жизней.
Леонард боится, что она умрёт, когда он отвернется. Здесь так легко умереть.
Леонард говорит: "Фрея, какого хуя, я не буду присматривать за тобой каждую минуту там," — и чувствует прилив гордости за нее, расползшийся в груди взволнованным теплом. Все-таки, она может умереть там. Все-таки, он будет смотреть за ней — постоянно. Все-таки она не сплоховала и выросла отличной.

Это — в самом центре его сна. Всегда - в самом центре. Мозг каждый раз испуганно опечатывает любые воспоминания об этом, не даёт увидеть дальше. В самой сердцевине живёт ужас, и Леонард пытается и не хочет, чтобы он снова начинался. Он не хочет, но должен вспоминать.
Страшнее того, чтобы помнить, только забыть это навсегда.
Сестра заглядывает ему в глаза и говорит, что он должен взять себя в руки. Все мы через это прошли — не говорит, но Леонард читает это по её глазам. Если бы он был верующий, он бы методично, бездумно повторял каждую ночь: "Господи, сделай так, чтобы она — точно никогда через это не проходила". Леонард не верующий. Сложно верить в Бога, когда убиваешь местную фауну в запутанных лабиринтах древних катакомб в нескольких световых годах от Земли.

— Сестра, это я, открой, — Леонард стоит под окнами.
Идет дождь, Леонард почти трезвый.
Он трезвеет, как соображает. Соображает он быстро — привычка. Он запрещает себе вождение в состоянии алкогольного опьянения, как врач, вызывает такси — до ее дома. Леонарду стоило бы извиниться за то, что он втягивает ее во все это, что просто не может тихо исчезнуть, оставив после себя меньше проблем, чем сейчас. Стоило бы извиниться.
Он берет ее мокрыми руками за хрупкие плечи, заглядывает в глаза. Леонард знает, что взваливает на Фрейю слишком сложное решение. Вопрос, в котором очевиден только один ответ, но он сам знает, что этот ответ — ложный.
— Случилась некоторая срань. Ты вряд ли поверишь, но я не виноват. Клянусь тебе, я не виноват, — он ее мягко встряхивает, как встряхивает всегда, когда пытается донести что-то важное, как будто люди лучше думают, когда их трясут. Леонард Маккой думает: "Вот же срань, меня посадят за убийство человека".

За убийство человека, которого я не убивал.

[AVA]https://68.media.tumblr.com/25744866a8a8283a9a807ab3ed52309c/tumblr_optfthej5X1vafgt1o3_r1_540.gif[/AVA]