Поселеньице маленькое, как лужа, а жизни столько — что бьет фонтаном. Гомон, крики, смех. Он выворачивают из себя улыбки, но многие готовы прирезать друг друга за один лишний взгляд. Готовы — но не могут, боятся.

Леонард "Боунс" Маккой умирать ближайшее время не собирается.
Он живой — злой, красный от возмущения, громкий.
— Джим, я не очень понимаю, блядь, я совершенно не понимаю, почему, вместо специально обученных для десанта людей, ты берешь с собой на планету врача, — Леонард вдыхает, выдыхает, вдыхает, у него в груди — прочно-резиновый воздушный шарик возмущения, ярко алый, с годами он должен становиться меньше, но на Энтерпрайзе так не работает.
Если бы среди них кто-то курил, от Леонарда можно было бы прикурить, как в том мире, времени, вселенной, где спички еще были историческим контекстом. Слишком непрактично, неэкологично, опасно для здоровья; сияющий современный синтетический мир, и в крови у Леонарда — тоже синтетика. Он рассматривает старые иллюстрации журнала "Technika molodeji" исчезнувшей страны, и путь к Луне давно открыт, но Боунс все еще не доверяет космосу, он все еще беспомощен перед отсутствием воздуха и перепадом температур, поэтому по вечерам он пьет земной виски.

Леонард Маккой — слишком непрактично, неэкологично, опасно для здоровья, как и все остальное человечество.

У Леонарда Маккоя есть две формы: синяя и белая. Он не любит носить белую, потому что это значит карантин, бессонные ночи, чужой слабый пульс. Он надевает белую форму, когда отчеркивает свою научную степень от своей настоящей работы, он несет свой крест на чемодане с инструментами, красный, как их старенькие кадетские мундиры. Джим, блядь, ты когда-нибудь дашь мне немного тишины, чтобы я дописал свои конспекты, господи, пожалуйста, найди себе девчонку и уходи с ней гулять, или хотя бы на пары, я отключаю свой ПАДД, чтобы ты не смог мне написать, я просто хочу немного покоя, почему мы куда-то идем, минуточку.
Синяя ему нравится больше, она привычная, успокаивающая (у Спока тоже синяя). В ней Леонард носит начальственный значок и пишет отчеты. Он первое время не верил, но Джим их правда читает. Он приходит, в синем, на мостик, и в медкабинет, производит типовые осмотры, присутствуя скорее для проформы, просто потому, что привык все контролировать сам, и, когда медсестры говорят ему "доктор Маккой", то он отряхивает синий рукав и поворачивает к ним свое ворчливое лицо.
Он помнит все их дни рождения.
Поселеньице маленькое, и Леонард шагает широко, чтобы не отстать от Джима. У Джима на рукавах — сверкает золотым, и поэтому их пропускают вперед достаточно легко.

Ты можешь попробовать договориться, но обмануть — не получится
Она закрывает глаза, и видит время, видит, но не помнит. Оно для нее — существующая пластичная субстанция, но не воспоминания.
Есть вещи, которые нужно делать: она заполняет мелким почерком толстые пачки тетрадей, и на первых страницах пишет жирное, красное "не забудь". Не забудь, это твой долг, долг, долг. Она боится их перепутать, положить самые важные — в середину, ведь туда быстро не дочитаешь.
Не забудь правила этого места. Они могут попробовать договориться, но, если попробуют обмануть, ты уже ничего не сможешь сделать.
Время стелется ей под ноги, оно сжирает ее память десятками лет, кормится у нее с руки.
Зовите меня просто. (Это очень старое, человеческое слово, "мэр").
Тени лежат у нее вокруг шеи, поддерживая ее голову и жизнь в ее селении. Она боится ворон, и каждый раз сжимает пальцы в кулаки под длинными рукавами одежды, но ей обычно никого не жалко.
Добро пожаловать в последний приют беженцев, пожалуйста, соблюдайте правила, наш закон — един. Почему они всегда бегут.
Корабль огромный, она видела много кораблей, но не помнит — ни одного, просто знает это, как факт. Их корабль огромный, и она долго смотрит на его тень. Иногда она думает, могут ли вороны склевать целый корабль. Она встречает их у входа в их небольшое поселенье, окруженная существами, и строго смотрит на каждого по отдельности.
— Кто вы? — она смотрит на золото на чужих рукавах, и думает, что она, наверное, их впустит.