CROSS-O-WHATSOEVER
Он рухнул, осыпав нас каскадом радужных брызг — █████, Великий мост пал, и мы потонули в люминесцирующем тумане. Наши машины взбунтовались, наша логика предала нас, и вот мы остались одни. В безвременном пространстве, с руками холода и их любовными острыми иглами — искрами обратно изогнутых линз.
BIFROST |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » BIFROST » beyond the standard model » can do no wrong
can do no wrong Прасковья раньше — избалованная наследница мрака, Прасковья сейчас — неумелая валькирия ледяного копья. Уроки с Виктором Шиловым — (бывшим тартарианцем, нынче же —) ее оруженосцем, двигаются вперед непозволительно медленно (воспоминания о битве с Черной Дюжиной сверлят мозг и работают мотиватором). | [SGN]глаза мне что ли выколи |
Отредактировано Jughead Jones (2017-11-06 12:44:51)
[AVA]https://i.imgur.com/rqAd2Vo.png[/AVA][NIC]Прасковья[/NIC]Железом
потайными распорками колоссального железаВыброшенное копьё к валькирии возвращается, следует укрепить ночь
за этим Прасковье приходится ходить самой. Древко кусает ладонь и щерится занозами — Прасковья свирепеет, под пальцами следы гари чешут спины — копью всё равно. Речная вода у края баржи кипит, покрываясь корочкой льда и одеялом пара, прошитое птицами небо опустело три дня назад (черноголовые чайки выпадают из её рта, когда она пытается выдавить звуки: Шилов на крики раненых зверей не оборачивается).
Рыбы уже не всплывают. чтобы многочисленные вещи, проходящие перед моим усталым взором
не помяли ей бока и не вышибли днище Солнца на пуховом небе [не видно / не стало]. В обкусанных ногтях прячется зола: Прасковья подкармливает помидоры, распухшие нездоровым красным (было бы солнце — ели бы нормально, а так приходится жрать, что дают). Вырастают помидоры сразу пунцовыми, потому что зелёный ей не нравится; какие они должны быть на вкус, она не знает (всё лучше гнилой кряквы) — вырастают пунцовыми и чернеют за считанные часы (Шилов, так и должно быть?).
эти невыносимые твёрдые вещи, населяющие её пределы
Если прислонить ухо к стене, можно услышать колючий шёпот — таким в Тартаре проклинают на долгую и счастливую жизнь. Прасковья смотрит на обкусанные ногти с растрёпанными вихрами заусенцев и задумчиво тянет их зубами: пальцы красные, припухшие, зудят недовольно, даже если ничего не трогать. Несколько раз она пыталась говорить через радиоприёмник: бубнёж дикторов, культурная жизнь Мытищ, странная музыка — выдёргивать из этого шума слова и полоскать их в горле, пока язык не наткнётся на шершавый выступ
— протяжное СУКА с дроблёным эхо (в Тартаре звук точно так же преломляется о камни)
а если ухом к стене прижаться, можно услышать такие слова, от которых эйдосы сжимаются в острую точку. Прасковья улыбается, скривив рот: чего мы там не слышали, когда руки по локоть обожжены чужой лаской.
в переполненной тьме, где равно надоели и лошадь, и человек
ночная вселенная протяжена, как забвение, Солнце не выходит из-за того, что ничего ты не умеешь, даже копьё бросить не можешь, или потому, что МЧС каждый день сбрасывает по несколько сообщений (ожидайте грозу, дождь, усиление ветра с порывами до __ м/с)? Прасковья ждать не любит — озлобленный воздух бежит с юга, выламывает деревья, греет руки в стоялой воде; солнца не будет, пока ледяное копьё не сдастся, не перестанет осколком целиться в уголок глаза,
(Прасковья не знает, что будет, если копьё положить под солнцем: растает?)
(лучше не рисковать, а то синяя точка в груди остынет)
Кто раньше целовал её руки, тот теперь целится из-под битого стекла и выворачивает карманы, заполненные пустыми гильзами; всем охота посмотреть, что будет с копьём, если его растопить. Суккубы прикидываются пьяными рыбаками, положущими в Яузе грязную посуду, стражи проходят по касательной, вспарывая точку пересечения:
Т ы т о ж е е г о с л ы ш и ш ь? Зигя давится словами, наспех вылепленными Прасковьей (нужно было края выжечь поострее, чтобы Шилов точно ответил).
Ночное небо грязное, вымазанное жёлтыми тучами и дрожащими фонарями; подземный шёпот скрипит всё громче и злее (когда Прасковья слушает, все прочие должны молчать), баржа застывает вместе с рекой,
если сжать руку, можно почувствовать холод, но копьём она даже консервную банку не откроет; не валькирия, а мелкий огрызок: в землю не возвращай, не дай бог прорастёт.
Плавить суккубов и выгрызать головы закопченным стражам, выталкивая в Тартар — будто распахивать дверь своего же дома, проходите,
[STA]с руками в золе[/STA][SGN]всегда буду помнить тот запах земли
запах земли запах земли запах земли запах земли[/SGN]
кто
же
на
этот
раз
Отредактировано Pamela Isley (2018-02-08 04:36:53)
и зачем и кому
нужны уцелевшие[AVA]http://i.imgur.com/H7fv6Du.png[/AVA][NIC]Виктор Шилов[/NIC]
Тени вокруг глаз — синие, веки — воспаленные, белки — красные с прожилками, кожа — пергаментная, сухая (того гляди развеется песком по ветру). Шилов умывается, песок становится мокрее, сцепляется крепче; ну можно еще походить, посмотреть на мир, в который так рвался — а стоило ли ради этого лучшего друга убивать? Ар откуда-то из глубин доверчиво смотрит, ластится по-птичьи и истекает кровью — до сих пор руки не отмыть (на сердце наматываются цепи, язык прикусывается до крови; рождается острая необходимость манерно-невозмутимо сплюнуть на грязную землю),
жаль его, конечно.[SGN]глаза мне что ли выколи
этой немытой вилкой[/SGN][STA]не по мне горят котлы[/STA]
Червяк из Тартара грызет земную лошадь; Виктор не червяк, но от лошади не отказывается (копыта встают поперек горла). Им есть нужно, а из еды на троих — пунцовые недоросшие помидоры (уж лучше бы конина); Шилов не морщится, послушно глотая кисловатый плод (надо же — почти получилось \ удивление); скорее жуй, пока Прасковья не взбеленилась в очередной раз (семь пятниц не на неделе, а на дню). Бывшая наследница мрака — взбалмошная,
валькирия ледяного копья попроще будет —
а Виктору, впрочем, без особой разницы.
дети, рисуем солнышко. |
Шилов тонет в рутине лопухоидного мира с ленивым удовольствием; вдали от Тартара дышится хорошо, а выдыхается без серного облачка — легко и приятно (кожа розовеет под полуденным солнцем; глаза непременно слезятся). Ком обязанностей разматывается, разматывается и сужается до мизерного — до ежедневных тренировок недовалькирии, недонаследницы и кого-то еще недо. Прасковья может вызывать стихийные бедствия и кидаться автобусами, но попасть копьем в цель не может
(Виктор привычно закатывает глаза — Прасковья
хмурится — земля начинает проваливаться
под ногами — Шилов лениво отходит в сторону)
— Как можно быть такой, — бормочет и исподлобья косится в сторону девчачьей фигуры, — неуравновешенной?
Ветка дерева с хрустом падает перед его лицом, а Шилов даже не вздрагивает,
валькирия кривит губы, мол
плавали — знаем — получайте суком по лбу.
— А попадать-то будем? — скалится-глумится Виктор.
о б ы д е н н о с т ь.
внимание, внимание,
привлечь к себе внимание.
Вечер течет по проложенному рекой руслу, а илистое дно лишь ускоряет бег — Виктор привычно проверяет метательные стрелки на остроту. Педантично: достать, проверить пальцем, вытереть кровь (если есть), наточить (если нет), вернуть на место. Вторая и третья смазываются ядом — на всякий случай, разумеется; так-то травить некого и незачем (кому надо и собственной желчью могут подавиться, не жалко — великодушное 'давитесь'). Зигя с любопытством следит и тянет руки, Шилов хмурится и предлагает попробовать (нет, яда он ему, конечно, не даст),
Прасковья привычно молчит, молчит, молчит
— и заговаривает, используя Зиги (ну не любит он, прекрати).
Шилов, разумеется, слышит и, разумеется, отвечать не намерен — зачем, когда все и так понятно?
Шорохи, шепотки и серная вонь Тартара — не услышишь, так унюхаешь. Виктор брезгливо морщится, не торопясь вспоминать о пройденном пути; нынче дорога из желтого кирпича вверх ведет, а о старой вспоминать — ну все и так знают, чем чревато. Стражи мрака смердят; жаль, по запаху не определить количества (а еще лучше качества \ ловкие пальцы, на всякий случай, проверяют крепления стрелок).
— Может пора призвать копье, валькирия? — ненавязчиво интересуется Шилов, приглушая свет старого абажура, притащенного с ближайшей свалки (сморщилось бы лицо Прасковьи, узнай она правду? \ самое время задуматься). — Или мы по старинке не будем размениваться на мелочи, покуда есть трамваи да троллейбусы?
Виктор щерит желтоватые зубы, насмехаясь над ней, над собой, над потенциальными убийцами.
намерения
злобного зверька
очевидны. (А зверьков?)
А зверьков очевидны вдвойне (Шилов извлекает из ножен артефактный меч, косясь на свою валькирию).
Вроде готова.
Отредактировано Jughead Jones (2018-02-22 02:55:54)
[AVA]https://i.imgur.com/rqAd2Vo.png[/AVA][NIC]Прасковья[/NIC][STA]с руками в золе[/STA][SGN]всегда буду помнить тот запах земли
запах земли запах земли запах земли запах земли[/SGN]
да я человечище |
Несите мне шоколадки: швейцарские, только-только с конвейера, во рту тающие, молочные, горькие, белые, с вишней, обтёсанной сахарной пудрой, с морской солью, с красным перцем, с черникой, клюквой — прямо сейчас несите, пока в ближайшем кратере плавится турка, пока на колючем песке пенится кофейная гуща. Предвосхити моё желание, исполни то, о чём не успела подумать,
наследница мрака она или кто?
Кто забудет в почтении опустить голову, кто полоснёт взглядом глаза — страдать будет больше, чем Иуда, до повышения жующий дерьмо бывших друзей (и им места в Эдеме не хватило); Лигул подобострастно пялится ей куда-то промеж глаз, но левым зрачком всегда косит в другую сторону — лесть из него сочится словно гной из забитой землёй раны, и сам он такой же сладкий, как плесневелый шоколад.
Что было сделано вчера — тухлятина, так было всегда и сейчас. Прасковья только недавно вспомнила, что и сама не рождается каждый день заново (впрочем, кто знает, в Мытищах иной раз будто и сдох ближе к сумеркам). Прасковье не нравится вспоминать о том, что пока она плевала в серебряные блюдца на Патриках (такие же, как и в Москве, но в Тартаре), Шилов подбирал падаль в не менее условных Химках. Вся жизнь теперь — сплошное размышление о том, о чём думать не хочется: мысли зудят, переворачиваются неловко, гремят что камни в бетонном мешке; Прасковья не знала, что можно думать так, что мысль можно вести такими дорогами: раньше спускала их по мраморной лестнице вниз как упругие мячики (запустил, а дальше они сами прыгают — красиво, одинаково). Теперь мысли приходится ковырять в зубах как застрявшие куски петрушки. Достаёшь такие — сморщенные, подгнившие, потемневшие — ужинаешь, и всё заново.
Пока Прасковья поняла только то, что путь к свету — это ковыряние в зубах. Только вместо зубной щётки (зубочистки, на худой конец) выдали покусанные ногти с облупившимся лаком.
Шилов бы сказал, что зубочистка — это ледяное копьё. Прасковья учится не злиться (медленно).
Очень медленно.
Ночью ей снится солнце, плавящее реку и золотую ладью: в ней валькирии, Ирка, Багров, Мефодий — все-все — они скользят по Прасковье мягким взглядом, смотрят без укора и будто бы сквозь, очертаниями сливаются с воздухом, говорят что-то, но Прасковья не слышит. Она стоит на берегу, земля под ногами мягкая, расползающаяся —
вчера копьё вообще на зов не откликнулось, только пальцы обожгло холодом;
а потом приснилось, что она сама режет канат и отпускает ладью вниз по течению (на секунду показалось, что среди прочих был Шилов — Прасковья попыталась его окликнуть, но вышло только визгливое Втя!, и из сна сразу же выбросило в кровать).
На следующей тренировке пальцы от холода сводит так, будто судорога уже никогда не пройдёт: боль отдаёт в локоть, Прасковья не отпускает, пока в ладони не материализуется древко (синяки от ногтей до сих пор не прошли). Шилов, конечно, ничего не сказал, только губы скривил так, что и за одобрение не посчитаешь — она опять злится, пытается во сне проговорить имя, тянет [и-и-и-и-и] так высоко, что поутру ноет горло и дыхание выходит со свистом.
Ещё раз.
Ещё раз.
Ещё раз.
Древко — судорога — земля дрожит — Шилов взглядом метит в пустоту, отворачивается — ладья во сне сворачивается в воздух и исчезает.
Прасковья думает: она тоже хочет уплыть или не хочет, чтобы все уплывали? Какие «все»?
Иногда ей хочется, чтобы лицо Шилова так и застыло в одной гримасе (пару месяцев назад она пожелала этого так сильно, что у самой лицо онемело). С Шиловым как и всегда ничего не стряслось, только острых как ветка лещины в глаз шуток стало больше
(целых две)
Прасковья даже ответить не смогла, только промычала что-то и задумалась, откуда вообще помнит лещину.
Завоняло сильнее — от запахов Тартара отвыкнуть легко. Зигя затихает.
Ещё раз,
копьё в руке почти не жжётся, Прасковья косится в ту темноту, где секунду назад был Шилов (он и при свете бесшумный, будто поглощает не дешёвую еду, а звуки; в полумраке же и вовсе сливается с воздухом). Её учили по-другому, конечно: где наследница мрака, там должно быть шумно, ярко и громко; теперь где валькирия, там холодно (а ещё жарко и всё так же шумно, пока не научится глотать обиды без истерик).
— Я ачу АМА, — согласные выпадают изо рта, пока Прасковья пытается говорить тише. — Сама, — она злится, пытаясь повторить слово: несуразно, неловко, звуки ломаются. — Втя!
[И] тоже куда-то провалилась.
Прасковья толкает плечом дверь — лишь бы не резать канат.
Отредактировано Pamela Isley (2018-01-31 22:19:00)
где до немоты
звезда свела рот
Виктор смотрит, смотрит и не понимает — зачем надо было тогда от Ара отказываться? Земной мир, очевидно, проще и приятнее в выживании, а подвохов на дню ждать нужно в разы реже, чем проявления эмоций различного спектра от Прасковьи (опасность, правда, на том же уровне); казалось бы — люди не стражи, но и здесь, в мнимой безопасности, сильный у слабого без особой нужды отберет последний хлеб, если просто захочет вкусного хлебного мякиша (быстро дайте черствой корки, чтобы уток покормить, а сами с голоду помирайте!). Какая нелепость — мог бы жить с другом, настоящим, дальше и до смерти кого-либо из, ан нет, выбрал мир — пожинай плоды.
— Вот в Сибири было хорошо, — роняет он как-то Прасковье в продолжении собственных мыслей (та, благо, красноречиво молчит, но брови к солнцу недоуменно тянутся). Зима и холод в душу (в какую душу) западают и прячутся в закромах (искать нужно где-то рядом с недозрелыми помидорами); тартарской ночью леденеет сердце, а у Виктора Шилова оно до сих пор не оттаяло —
так и живут (оттепели не предвидится).
[AVA]http://i.imgur.com/H7fv6Du.png[/AVA][NIC]Виктор Шилов[/NIC]
гибель извне выпадает
из многоочитого возвращающегося к истоку
числа.
Хмурый взгляд сканирует успехи, язык цокает, нос шмыгает — организм-автомат, все сам, все сам. Виктор на Прасковью смотрит исподлобья, чаще делает вид, что и не смотрит вовсе — так интереснее, правдивее; успехов наряду с продвижениями в становлении валькирией (ну или кем там) не предвидится. Руки девчонки мерзнут, Виктор губы презрительно кривит да проверить — чтобы наверняка знать, конечно — желается. Жалость и сострадание в нем давно вымерзли, но что-то из их дальних родственников ненавязчиво рождает желание прочувствовать (холодные руки остаются погреться у ледяного сердца).
— Варежки не подать, нет? Лишних нет, но мне, в принципе, не жалко, — губы пластилиново растягиваются, обнажая зубы, глаза же серьезными остаются. Мысли перескакивают, беспокойно прикидывая насколько серьезно прозвучало предложение (лицо остается насмешливо равнодушным), Шилов прикидывает действительную необходимость варежек (или пусть привыкает).
Безысходность, казалось бы — дорога к свету вроде и есть, а вроде начнешь подниматься и встретишься с землей носом (опять). Шилов не эфемерный, как лестница в Эдем, он из плоти и крови; даже если захочешь — не пройдешь путь, который нельзя увидеть, нельзя тактильно прочувствовать (нельзя пройти?). Виктор всем сердцем желать не умеет (не хочет, стесняется), Виктор верит ощущениям, поэтому слепо тянется за Прасковьей — та менее испорчена (хотя куда дальше избалована) и периодически правильнее (читай — светлее) в своих намерениях, а она — за ним;
так и тащат друг друга (шаг вперед, два назад и четыре в сторону —
сибирь, варежки, равнодушие).[SGN]глаза мне что ли выколи
этой немытой вилкой[/SGN][STA]не по мне горят котлы[/STA]
и черты легко узнаются
в распаде зеркала
Шаг назад и тьма поглощает — его, звуки, свет (как от такого идеального союзника отказываться то? непонятно); Прасковья в освещенном кругу растерянной не выглядит — напротив, боевой — удивился бы да времени нет. Выглянуть в окно, чтобы прикинуть количество — не разглядеть, но тени верно движутся на свет (деловито прикидывает сколько придется ремонтировать стекла, если разбить их прямо сейчас и закинуть пару стрелок), когда Прасковья открывает дверь (это правильно, а то еще и ее чинить).
— Не убейся, — спокойно желает ей в затылок, прежде чем бесцеремонно отодвинуть в сторону сначала копье, потом ее саму. — Не думаю, что их прислали, чтобы ты попрактиковалась в бросках, —
и растворяется в темноте, следя и за тенями, и за девчачьей фигурой в дверном проеме с занесенным копьем (своевременно надеется, что сам целью не станет, ведь подобен врагам). Первый тартарианец караулит за углом, и Виктор разрезает тишину ночи звоном наспех вытащенного меча, а затем отскакивает зайцем, выманивая на открытое пространство. Наемник не лыком шит, машет оружием рьяно, не дает задумываться о парировании (если все все такие, то будет тяжеловато). Ловкий уворот и первый тычок в открытый бок успехом не увенчались, а бой начинает неприлично размазываться по времени (как убивать остальных, если не можешь покончить и с одним?):
— Прасковья? — трамвай самолет корабль роняй на него прямо сейчас хоть что-нибудь, но между вдохами вылетает только имя (быть может путь к свету в том, чтобы полагаться не только на себя?); обладательница, конечно, не торопится — куда уж нам, наследницам да валькириям.
Виктор недовольно скрипит зубами, продолжая практиковаться в переворотах и отскоках.
Отредактировано Jughead Jones (2018-03-03 19:03:54)
Вы здесь » BIFROST » beyond the standard model » can do no wrong
