I   P O N D E R   O F   S O M E T H I N G   G R E A T
          Власть стремительно ускользала из рук Темного Солнца, последнего бога в Анор Лондо. Город, некогда блеставший своим роскошным великолепием, опустел и помрачнел, и даже иллюзия благополучия и негаснущего холодного солнца не могла заставить поверить в то, что здесь на самом деле не происходит ничего ужасного.

          Вероломное предательство Саливана, одного из талантливейших Клинков Темной Луны, что нес свою службу в дружественном Лотрике, сильно подкосило юного бога, уверенного в том, что он делает достаточно много для своих последователей, чтобы рассчитывать на их безоговорочную верность. Гвиндолин никак не мог понять, как он мог быть так слеп, что не увидел этот отвратительный зародыш тьмы в ближайшем адепте и не остановил его прежде, чем случилось непоправимое. Но Оскверненное пламя, что тот принес в захваченный силой Иритилл, ослабило Темное Солнце еще сильнее. Настолько, что ему едва хватало сил поддерживать собственную жизнь, не говоря уже о массивных иллюзиях. Собственная беспомощность угнетала юного мага, лишало его последней уверенности в своем могуществе и значимости. Ему и до этого тяжело давалось осознание, что из всех детей Гвина он хоть и не был самым большим разочарованием, но при этом отец никогда не считал его кем-то, кто способен хоть чего-то добиться, и разрушенный Анор Лондо вместе с нависшей угрозой начала Эры Людей подтверждали опасения племянника Ллойда как никогда точно.

M Y   L U N G S   W I L L   F I L L   A N D  T H E N   D E F L A T E

          Гвиндолин не мог поверить, что все это на самом деле происходит. Тело юного бога сковывал самый настоящий первобытных страх — тот, что отец внушал всем своим детям, объясняя, зачем им всем нужно беречь Первое Пламя. Темное Солнце внимал каждому слову Гвина, впитывая все его беспокойство. Темный лорд, что родится среди людей, когда наступит их Эра, был близок.

          Возможно, им был Олдрик — тварь, рожденная на пороге Анор Лондо и поддавшаяся тьме. О ней Гвиндолин слышал достаточно, чтобы всерьез заволноваться, узнав о ее возвращении. Единственное, что заставляло усомниться в его отношении к древнему пророчеству — откровенная недружелюбность Владыки Глубин к самому человечеству, которое он, по идее, должен был привести к господству в их мире, подвинув богов. Олдрик сам истреблял свой народ и был подобен бешеной бродячей собаке, что кусает руку, которая ее кормит. Гвиндолин не стремился вмешиваться в происходящее, полагая, что люди самостоятельно справятся с обнаглевшей тварью, их пожирающей, но их гнев обратился совсем не туда, куда ему хотелось. И вот Олдрик, занявший в мировом сознании место самого Ллойда, оскверняющий все, к чему прикасается, стремился по любезно расчищенному пути в Анор Лондо, священную обитель богов, и он, Гвиндолин Темное Солнце, совершенно не знал, как ему противостоять невероятно сильному существу.

T H E Y   F I L L   W I T H   F I R E ,   E X H A L E   D E S I R E

         Гвиндолин был практически уверен в том, что не справится, и сама погибель неспешно ползет в его захиревшую обитель, чтобы положить конец жалкому существованию. Тварь, что набралась столько сил, пожирая смиренных и невинных, стала Повелителем Пепла — отнюдь не добровольно, как Гвин, первый из Повелителей — и у юного бога практически не было шансов ни победить ее, ни остановить. Клинки Темной Луны, оказавшиеся рассадником вероломства и скверны, разочаровали Темное Солнце, и его младшая сестра Йоршка поспешно взяла бразды правления в свои руки, пока разозленный старший братец не уничтожил с концами легендарный ковенант, несший праведную службу по всему миру. Она была убеждена, что единичный случай предательства — скорее исключение, но Гвиндолин не был настроен слушать и внимать ее словам. И сейчас, когда вражеские отряды окружали замок, а серебряные рыцари падали наземь, пораженные ужасными проклятиями, ослабевший бог жалел о своем жестоком и импульсивном решении так, как еще никогда не жалел. Страх сжимал маленькое сердце мага, а замерзшие слабые руки едва могли удержать тяжелый золотой лук и стрелы, с которыми он был готов встречать само воплощение Бездны.

          Гвиндолин впервые боялся так сильно. Он знал, что делать этого нельзя: страх только раззадорит голодное чудовище, придаст ему сил, ведь все твари из Глубин питаются ужасом своих жертв. А жертвой он и был: маленькой, слабой и чертовски уязвимой. Беззащитный бог в огромном пустом замке, в который даже толком некому преградить путь, ведь Йоршка, отвечавшая за доверенный ей ковенант, сама попалась в ловушку и оказалась заперта в дальней башне. Эту опасность Темное Солнце встречал совершенно один: не было ни отцовских рыцарей, ни своих собственных, ни старшего брата с его вивернами, ни старшей сестры с ее стражей, ни даже отца, который хоть и не сильно любил своего младшего сына, но все равно не позволил бы никакому чудовищу даже пальцем к нему притронуться.

          Ему никто не мог и не собирался помочь. Он оказался брошен и покинут, как и этот чертов город, на руинах которого уже давно выстроили, а потом уничтожили еще один город. И это угнетало даже больше, чем собственная судьба, которая даже не укладывалась в голове.

I   K N O W   I T ' S   D I R E   M Y   T I M E   T O D A Y

.
          Гвиндолин чувствовал страх. Страх, природа которого казалась необъяснимой — он являлся без всякой видимой причины, разъедал кости изнутри, парализовал покалывающим холодком. Последний раз подобное чувство зарождалось внутри него лишь тогда, когда его отец принял неожиданное для всех решение сжечь себя. Гвиндолин не знал, почему был уверен в неизбежности трагедии еще задолго до того, как она случилась: до того момента он никогда не замечал за собой способностей видеть будущее. Иногда это чувство срабатывало ложно... Или бог даже не подозревал о кошмарах, которые происходили за стенами опустевшего замка, ставшего его прижизненной гробницей.

Сегодня вечером, полна истомы нежной,
Луна не может спать; не так ли, в забытьи
Лаская контуры грудей рукой небрежной,
Томится девушка, тоскуя о любви.

          Казалось бы, самое ужасное в его жизни уже произошло — что же он чувствует? Кого он еще может потерять, если уже все, что когда-либо было ему дорого, давно перестало существовать? Не осталось в этом мире ничего, за что ему хотелось бы бороться или чего он боялся бы лишиться. Если бы и было...

          Наверное, он бы здесь не оказался. Будь у него смелость и мотивация, Гвиндолин бежал бы как можно дальше от этого унылого места, которое, кажется, высасывало из него все силы и эмоции. Самое печальное в этом было то, что именно он сделал Анор Лондо таким неприятным даже для него самого. В некотором роде невыносимым. Даже стены здесь кричат об одиночестве и опустошении. Пусть он, последний из богов, все еще жив... Эта жизнь теплится лишь во внешней оболочке, такой же хрупкой и невинной, как и раньше. Но во взгляде — пустота и холод. А теперь еще и страх.

          И руки дрожат от неясного волнения, а глаза бездумно скользят по ослепляющим снежным просторам за окнами, изрисованными ледяными узорами. Такими же красивыми и безжизненными, как последний из великого рода богов.

Луна покоится среди лавин атласных,
Но, в долгий обморок меж них погружена,
Все бродит взорами в толпе теней неясных,
Чьих белых венчиков лазурь еще полна.

          Гвиндолин давно не покидал своей спальни наверху замка. Возможно, у него просто не было сил на это — ведь мир за дверью был жестоким и неприветливым. Юный бог не чувствовал в себе той смелости и решимости, чтобы бросить вызов всем недоброжелателям и просто злым людям, которые хотели бы ему навредить. Он был абсолютно беззащитен, как хрупкая роза, лишенная шипов, или загнанная в угол змея без клыков, что даже не может укусить руку, которая хочет ее ударить. Но даже здесь, в своей крепости, Темное Солнце не был уверен, что ему ничего не угрожает, и в этом была определенная трагедия его истории, которая началась с того, что...

          Он чувствует тьму. Абсолютное концентрированное зло, мерзкое и зловонное, как и Глубины, откуда оно выползло — прорвалось, просочилось сквозь жалкую защиту, которая едва ли могла бы кого-то по-настоящему остановить. Только, возможно, какого-нибудь глупого человека, но не того, кто пожирает их десятками, одного за другим, и совсем недавно решил перейти на богов. Он совершенно не скрывал своих намерений, даже наоборот — гордился этим, кричал везде, где только мог, нес эту идею в мир своими больными клириками, оскверненными и слепо преданными своему лжебогу.

          Поэтому Гвиндолин сразу же понял, что он, Олдрик, здесь делает: святой из Глубин пришел за ним. Пришел практически без официального предупреждения, но с явными намерениями. Бог отчаянно тянется к своему оружию. Тяжелый золотой лук удобно ложится в руку — он и был создан для нее, и никто другой не мог бы владеть этим инструментом так искусно, как это делал Гвиндолин Темное Солнце. И хоть отчаянное желание зачем-то выжить, за что-то бороться, для чего-то сопротивляться печальной судьбе придало юному богу сил, чтобы схватиться за оружие, умом он понимал, что едва ли этого хватит, чтобы остановить надвигающуюся погибель, И страх в его глазах стал намного более ощутимым. Покалывал в кончиках тонких бледных пальцев, сжимал холодной рукой горло, сдавливал мертвой хваткой сердце, в бешеном ритме колотящееся в почти прозрачной груди, стучащееся о невесомые ребра.

          — Как ты смеешь...

          Голос, прежде такой властный и холодный, утонул в одиноком хрипении — так звучат те, кто уже давно ни с кем не разговаривал. С тех самых пор, как Гвиндолин передал остатки своего ковенанта младшей сводной сестре, он заперся в своей выдуманной темнице и замолчал до этого самого момента, и едва ли кто-то мог бы сосчитать, сколько единиц времени проскочило между этимт двумя событиями, и есть ли что-то из этого на самом деле.

Когда ж на землю к нам с небес она уронит
Украдкою слезу, ее возьмет поэт
И на груди своей молитвенно схоронит

         «Это все сон», — хочется думать юному принцу. И в его голове ненавязчиво всплывает образ бледной хрупкой девы, которой он так хотел подрожать одно время, упиваясь ее великолепием. Или же это она подражала ему? Возможно, как две рыбы, пожирающие друг друга, они гнались за легкостью и славой друг друга, не замечая вокруг ни единой души, что безуспешно пытались восхвалять их обоих.

          Но если бы, если бы ему только привиделось это омерзительное чудовище, царапающее чужими костями узкий дверной проем, в который оно едва влезало. Так же бесцеремонно и нагло, как в свое время Избранный Мертвец решил потревожить покой его отца. Отца, которого он, Гвиндолин, подвел даже после его смерти, в очередной раз расписавшись с размахом в своем собственном бессилии.

Опал, где радуги мерцает бледный свет;
Презрев покой и сон, он скроет, вдохновенный,
От Солнца жадного осколок драгоценный.

          Никчемная богиня в ледяном замке, погребенная под толщей своих же чудовищных неудач. Хватка немного слабеет: вместе с уверенностью и волей к жизни это хрупкое ослабленное тело покидают и всяческие силы, и золотой лук становится поистинне слишком тяжелой ношей для маленькой бледной принцессы. Осталось только вырыть самому себе могилу и лечь в нее, сложив на груди руки — только вот Олдрик пожирает с концами, не оставляя после себя даже костей и одежды. Ходили слухи, что даже рыцарей он поглощал вместе с броней, но Гвиндолин никогда не стремился убеждаться лично в правдивости общественной молвы.

          Что же, теперь ему представился такой шанс. Заодно он мог бы наконец узнать, так ли больно умирать, как об этом ему говорили мертвые души, нередко навещающие его в пропитанных отчаянием и болью снах? Наверное, именно поэтому их было так тяжело отличить от реальности.

Сумев отгородиться от людей,
я от себя хочу отгородиться.
Не изгородь из тесаных жердей,
а зеркало тут больше пригодится.

        Бог не сразу поверил словам, которые услышал от твари из Глубин, пришедшей за его силой. В первую очередь, он был удивлен, что эта бесформенная куча грязи, костей и мусора умеет внятно разговаривать и складно мыслить. Гвиндолин представлял себе самозваное божество чуть менее разумным, действующим по велению своих низменных инстинктов и подчиняющим волю людей вокруг лишь благодаря своей таинственной легенде и омерзительно-пугающему виду.

        Но оно разговаривало, и голос его был властным и, в то же время, вкрадчивым. Если бы Гвиндолин был ослеплен и глуп, он бы ему доверился, потому что кому-то с такой речью хотелось довериться. К счастью, ослабленный и забытый бог все еще не растерял свой рассудок, который подсказывал ему, что расслабляться нельзя. Тем не менее, если мотивы ужасного существа перед ним, о которых шептался весь мир, оказались ложными — чего же он хотел на самом деле?

Или ему нравится обманом завлекать своих жертв, заставляя их расслабиться и перестать думать о борьбе и неминуемой гибели, чтобы напасть и вкусить вместе со страхом горечь непонимания и предательства?

        — Я уже давно ни в чем не разочаровываюсь, — пожал плечами бог, все еще не выпуская из рук оружия. Его слова были чистой правдой: глядя на то, что происходит вокруг, и анализируя собственную историю, Гвиндолин уже ничему не удивлялся и ничего не принимал близко к сердцу. К собственной смерти он тоже, на самом деле, подготовился достаточно давно и оставался в Анор Лондо лишь для того, чтобы однажды умереть от скуки и превратиться в прах, въедаясь в стены родного и безразличного к нему замка.

        — Но своей свободой я не торгуюсь.

        Слова принца прозвучали достаточно твердо, с нотками вызова. В атмосферу приевшегося безразличия наконец вклинилось возмущение, приведя с собой гордыню. Гвиндолин не любил себя, но уважал свой род; бог из королевской семьи, хранитель гробницы Гвина не мог подчиниться какой-то бесформенной грязной массе. Своим присутствием Олдрик не только осквернял священные земли богов, но и оскорблял их великую историю.

        Гвиндолин почувствовал отвращение, но не к возмутителю его спокойствия, а к самому себе. Он настолько ослаб и захирел, что не мог дать отпор какому-то куску человеческих отбросов, заимевшему наглость сюда приползти и диктовать собственные условия. Как последний из богов, он не имел никакого морального права так запускать себя и свой замок. Его отец точно был бы недоволен им; вероятно, даже настолько, что подверг бы его участи старшего сына.

И Темное Солнце не стал бы оспаривать его решение и, уж тем более, как-то себя оправдывать.

        Впервые в жизни Гвиндолин пожалел о том, что его гордыня и недоверие вынудили его отослать подальше всех более-менее надежных союзников. После предательства одного из близких соратников, которому бог имел неосторожность доверять как себе, ему  опостылели всевозможные контакты с внешним миром. Сейчас он понимал, что именно этим, казалось бы, безобидным решением, фактически подписал себе смертный приговор. В это мгновение даже не особо надежные друзья были бы кстати; едва ли кто-то из них стал бы поддерживать агрессивное и безумно надоевшее всем чудовище.

Того гляди, что из озерных дыр
да и вообще - через любую лужу
сюда полезет посторонний мир.
Иль этот уползет наружу.

        И теперь он остался с ним наедине, и все благодаря своей категоричности и желанию остаться в гордом одиночестве. Впрочем, даже самому дальновидному человеку сложно было бы предсказать возможность становления желанным объектом для обезумевшего каннибала из самого дна какой-то омерзительной помойки, которую гордо называют загадочными Глубинами.