Берега сознания Клариссы расслаиваются легко, как сдобные булки, которые раньше любил есть на завтрак её лучший друг — от него теперь осталась смутная тень, порой не отражающаяся даже в зеркале. У него заострились клыки, и оседающая на пальцах приправа (разумеется, сырная) отныне принадлежит только ей. Если бы она ела, то это было бы вкусно.

---

Сколько воспоминаний ещё придётся похоронить, чтобы меньше болело? Сколько призраков упокоить в славном Городе Костей, напитав чужой прах её благословенной ангельской силой, принудив служить обществу нефилимов даже после смерти? Цифра, вертящаяся на языке, оказываешься лишь отголоском смутного образа — Клариссе не удаётся ни извлечь её наружу, ни конкретизировать (она вертится босиком на прохладном грязном полу и её белое платье обнимает ключичные и бедренные кости здесь так пусто так хорошо здесь можно подумать)
О чём ей думать?
Кларисса думает — как выживать. Куда двигаться дальше. Как заново собрать себя по крупицам из разлетевшихся по Аликанте ошмётков мяса.
Когда Конклав выносит ей официальную благодарность за победу над Общим Врагом, Кларисса слишком пьяна, чтобы реагировать здраво, но она играет в мисс-фарфоровая-статуэтка и её лукавая улыбка, теряющаяся в ворохе веснушек, выглядит почти что искренне.
Её некому упрекнуть в обратном потому что с её подачи мертвы те, кто мог бы помочь различить обман.

Кларисса запирается в своей художественной студии и сверлит глазами идеально чистый холст, водит по нему пальцами рук, что светятся мягким золотом — и ничего не чувствует. Если потрогать её нёбо языком, можно ощутить пластмассовую горечь пустоты; Кларисса собирает её в пригоршни и хочет облечь в картину, придать пустоте форму — но проигрывает ей, и та удаляется прочь, мерзко хихикая.
Лбом младшая Моргенштерн тычется в белоснежный лист на мольберте — раньше это удавалось ей легко, а сейчас она не в состоянии провести ни единой линии. Место, на котором ранее обозначала своё присутствие её душа, отныне свято и предельно пусто — нет чувств, которые хотелось бы запечатлеть. Нет эмоций для привычного ей дневника в рисунках. Здесь, вокруг и внутри, вообще ничего нет — Клариссе кажется, что она попадает в нарисованный кем-то чужим мир, где краски сползают с прохожих и родных, стекают неровными разводами к их ногам и обращают всё вокруг в иллюзорное и ненастоящее. Мать смотрит на неё отполированными пустыми глазницами, Кларисса пересчитывает её рёбра, за которыми не видно сердца; в нарисованном мире у других так же не значится и души. У них не о чем просить и не о чем рисовать (она обхватывает руками свои плечи, чертит какую-то руну, выжигающую её прошлые художественные метания). Ей никогда не стать следующей Евой Гессе, и эту новость Кларисса принимает с уже привычным ей равнодушием; в Бруклине теперь никто не живёт, но студия всё равно запирается на ключ, который Кларисса носит на каучуковом шнурке у самого сердца. Крохотная квартира, которую она снимает прямо над, больше напоминает пристанище больных и бездомных. Некому напоминать ей о том, что дальше будет жизнь.
(она усердно избавляется ото всех тех, кому когда-то было дело)

---

                   i'll return from darkness and will save your precious skin

На тренировках она старается появляться — чтобы выветрить дурманящий запах алкоголя, прогуливаясь через Центральный парк, побесить Алека и Джейса, успокоить мать и прощупать крепость собственной нервной системы. Кларисса, меньше всего напоминающая себя прошлую, хочет разодрать лицо тому, кто в очередной раз спрашивает её — эй, клэри, да что вообще происходит?
Потому что ей хочется задать им всем вокруг тот же вопрос — и получить на него внятный ответ.

эй, клэри, у тебя просто птср
эй, клэри — ты потеряла семью
эй, клэри, ты просто ебанутая психопатка
эй, клэри, эй
эй эй эй

Темнота расцветает у неё под веками, пахнет розовым джином, дешёвым виски, кровью Лилит (особенно последней) — темнота дарует Клариссе цель, тянет её за обе руки прочь, вынуждает взбираться, искать, соглашаться. В сущности, у Клариссы не остаётся выбора — она следует покорной тенью, когда кто-то шепчет ей о том, что может стать легче. Потому что эти слова отличаются ото всех прочих — в них сквозит имя, ласкающее её слух. Имя, которое не причиняет ей боль, но дарит надежду. У них общая фамилия — остальное сейчас не имеет значения.

Она льстит себе, когда думает, что опережает Лилит — той просто не приходится стараться, когда Кларисса делает всё сама. Её ведёт не демоническая магия, неподвластная ребёнку ангела, но тончайшая нить их с братом родства — пресловутая семейная связь Моргенштернов, о которой когда-то слагали легенды, а ныне отзываются пренебрежительно, упоминая семью сумеречных психопатов вскользь.
Клэри играет во все трёх Мойр одновременно, расплетая его жизненное полотно, натягивая его на себя, выкраивая новый узор.

Она убивает Дитя Ночи во славу Клото.
Дитя Луны во славу Лахесис.
Дитя Лилит во славу Атропос.

Всё вокруг живое; живая темнота, живая, вязкая и прохладная мгла, змеиным клубком сворачивающаяся у ног Клариссы, ласкающая раздвоенным языком её молочную кожу, ничем не прикрытую, но и не беззащитную. Она смотрит на тело брата на церковном алтаре и ведёт по своим губам пальцами, измазанными в чужой крови.
Демонические узоры, обволакивающие оболочку, заставляют её пузыриться и шипеть; Клариссе кажется, что от боли, причиняемой чёрными метками, она сойдёт с ума, но иначе ей не вернуть к жизни единственно значимое.

Она смешивает свою собственную кровь с его, и чувствует, как в небольшом, оскверненном ими помещении, демоны поют ей магию.

---

                    i will end your suffering and let the healing light come in

— отдаю я тебе приказ, — кларисса шепчет вызубренные слова на латыни и хрипит собственной кровью; горячим комком она подкатывает к горлу и пузырится в нём. кровь украшает веки брата, ихор лилит — его тело, беспорядочными узорами, которые кларисса целый месяц любовно вырисовывает, не пропуская ни сантиметра.

— и не тебе его нарушать, — она не узнаёт собственный голос — ей кажется, что её телом управляет кто-то другой, кто безошибочно знает, как действовать. её ангельская сущность противится яростно, но кларисса давно побеждает в этой схватке — ей будет плохо много после, но она заранее готова ко всем последствиям.

— властью лилит сейчас, — джонатан не дышит, и она ведьмой беснуется у его бездыханного тела, желая ощутить, как по венам потечёт горячая кровь, принадлежащая ей одной.

— я приказываю тебе
встать.