так пускай наступает холодным рассветом
на нас новый день
всё останется в этой Вселенной,
всё вращается в этой Вселенной.
возвращается к нам запуская круги на воде
ничего не проходит бесследно
ничего не проходит бесследно

If there are two or more ways to do something, and one of those ways can result in a catastrophe, then someone will do it.

If something can go wrong, it will go wrong.

В ночном небе грохочут выстрелы.  Дым, огонь и пронзительные человеческие крики поднимаются, кажется, аж до самых звезд. Земля сотрясается от борьбы и шагов самой смерти,  настигнувшей бегущих друг на друга людей.  Здесь каждый день – это борьба, и для кого-то она может стать последней.  Где-то свои, где-то чужие – или все на одно лицо. Одних в разы больше, других меньше, и они едва справляются с летящими в них стрелами.  Оглушительный взрыв сбивает с ног, и я пробираюсь  на ощупь. Туда, где гремят автоматные очереди.
Среди падающих, задыхающихся, умирающих людей я все же рад найти живого-целого Миллера, которому словно хоть бы хны. 
Нейт целится в уцелевших после взрыва налетчиков.  Надеюсь,  что, едва меня увидев, не разобьет прикладом лицо.  В одном глазу до сих пор туманно после нескончаемо прилетающих кулаков.
- Это кто еще тут олень??  Просто скажи, что ты очень рад меня видеть.
Кривлю губы в ухмылке,  появляясь перед  другом из темноты и хлопая его по плечу. 
- Рад что ты жив, Нейт.
За деревьями уже полыхает пожарище,  эхо от криков витает в воздухе. 
У них гораздо больше людей.  И жестокости в разы больше, ровно как и боевой сноровки. Хватило бы только собственных сил. И патронов.  Часть однажды очень сильно понадобилась мне самому, уж извините. 
-  Я завел их прямо на растяжки.  Они явно оценили наш сюрприз. 
Ночь скоро подойдет к концу, как и эта битва.  Скоро взойдет солнце – и лагерь окрасится в кровь.
Для кого-то этот рассвет станет последним.
Звуки войны сводят с ума. Кажется,  мир вот-вот треснет надвое.

Между Землей и глубоким Космосом теперь зияла пропасть, чернее самой ночи.  Оторванные от дома,  никто из нас не ждал спасения извне.
Я опомнился где-то на самом краю – осознавая, что было уже слишком поздно. Откуда-то сверху пустая заброшенная планета казалась всего лишь картинкой,  въевшейся глубоко в сознание. Дом, в который возвращались люди после смерти – в мир, который был когда-то выжжен дотла.  Когда-то яркий, огромный, цветущий;  тот мир, который мы жаждали увидеть, спускаясь сквозь плотные слои атмосферы.
Мы едва должны были дожить до того мига, когда станем взрослыми; ирония, правда?  Вчера еще дети, а сегодня  - приговоренные к смерти.
На нас были другие планы.  И, если нас все же приговорили к казни  - то перед нами было ничто иное, как ад.

Нечто худшее, чем бездонная черная пасть открытого космоса.

Мы мечтали о настоящей свободе. Ждали мгновения, когда мы начнем жить.
Нам кинули ее под ноги, в песок, грязь и пыль - одну-единственную на целую сотню человек. Смотрели сверху, как мы рвем друг друга - жрем, подобно диким волкам, за глоток чистой свободы этой готовые убивать. Первое желание, как только спадают оковы - куда-нибудь бежать, не задумываясь о направлении и о том, куда несут ноги; выпустить безумие из легких, чтобы оно заглушало собственные мысли. Когда воля, еще такая непривычная, слепит глаза - подобно яркому свету, внезапно ворвавшемуся в темноту; когда наконец-то выносит на поверхность - и воздух такой желанный, такой сладкий, отравляющий сознание. Прожигает изнутри, заставляя переполняться заново энергией, неестественной силой и злобой. Кулаки сжимаются так, что белеют костяшки; впервые пробирает такая сильная дрожь: ливень смывает с нас пыль ненавистного плена, в котором мы были рождены, в котором провели так много лет. И все это бьет в голову, опьяняет. Сколько много всего вокруг, в голове. Столько всего, что мы не в состоянии это крепко удержать и превращаемся в хаос. Свобода смешалась с яростью, а здесь теперь у всех были развязаны руки. Зверье вырывается из клеток; мы вырываемся, чтобы в итоге разрушить друг друга.
Быть может, Нейтан поймет когда-нибудь, что я чувствовал в первый день нашего спуска на Землю.

На Альфе ведь немало всего произошло, что ему лишь оставалось долго и болезненно переваривать, как и мне. Он знает, с какой силой ненавидел я эту серую душную коробку; как говорил, что рано или поздно Ковчег пойдет на дно, а вместе с ним и остатки всего человечества. Не будет больше смысла бороться за драгоценный кислород и медикаменты. В убийствах людей, которые кому-то были родными. Он молчал, прикрывая меня перед своим отцом и другими охранниками, когда я протаскивал с Фермы ядреный самогон, а у самого мерзкая тошнота стояла в груди при мысли о том, что дома мать, дожидается эту самую бутыль больше, чем меня.
Кому, как не ему было знать о потерях.
На самом деле, из нас в двоих Нейтан больше верил в то, что мы еще получим второй шанс. И он оказался прав.

Прав он был и тогда, когда все пошло по наклонной. Миллера нельзя назвать разговорчивым; он не стремится что-то доказывать и не слетает с тормозов. Когда я поддался этому течению, он еще остался в нерешительности позади - когда я стал опрометчиво играть со своей жизнью, первым присоединился к бунту на корабле и уже ничего не могло меня остановить. Беллами внушал мне куда больше уверенности, и я наконец-то мог забросить куда подальше мысли о дне, который наступит завтра; подпитываемый лишь прошлым, лишь сожалением о произошедшем, злобой и ненавистью, я распылялся ею на окружающих. И словно каждый был виноват в трагедиях, которые привели меня сюда; и мне хотелось отравить этим ядом их всех.
Но не потому, что мне хотелось их смерти. По большему счету, собственно, мне было плевать.
Монстр внутри рос, теснил остатки здравого смысла; прорастал прямо в самую душу, пока не объявил всем войну. Ненависть полыхала в груди и придавала сил, но ее становилось слишком много. Даже для меня. И, начав все это, я уже не мог остановиться.
Не сложно было заметить тревогу и панику - и я слишком сильно рвался к своей желанной свободе творить все, что хочу. Волоча за собой тяжеленный груз, все эти мрачные мысли и гнев, и такая ноша становилась все ощутимее, невыносимей чем что-либо еще. Она не казалась легче от того, что я швырялся пустыми упреками и обвинениями в тех, кто был не при чем; вскоре почти не давала сдвинуться с места и тянула ко дну, когда я начал уже задыхаться.
Но никому не было до этого дела. Я вышел против толпы - и толпа злобно оскалилась на меня, словно огромное дикое чудовище, ярости которого вполне было достаточно, чтобы задавить мою собственную. Задавить меня, не оставив и живого места.
На первый взгляд Земля казалась нашим билетом на свободу.
На второй мы уже увидели, как она напоминает небо. На что способна эта планета.
Здесь тоже нельзя плыть против течения, которое рано или поздно станет для тебя смертельным. Мы сами отказались от правил и от здравого смысла; теперь действует лишь один закон. Выживает сильнейший. Теперь кто-то безнаказанно может перерезать любому из нас глотку, а другой по его вине поплатиться собственной головой. Теперь наивным детишкам пора наконец включить мозги и научиться спать, оставив один глаз открытым. Крепко сжимать во сне остро наточенный нож и вслушиваться в каждый гребаный шорох.
Слишком долго давила на нас равнодушная, безжалостная ковчеговская "мораль". Оказавшись далеко от нее, далеко от тесноты и постоянно контроля, все взбесились. Решили, что могут вершить сами свою судьбу и судьбы других. Признаться, мне тоже нравилось это чувство.
Но вряд ли это было то, что мы выискивали на цветных страницах старых книг, созданных еще земными умами. Человечество рыло себе яму на протяжении столетий; человечеству был дан уже далеко не второй шанс. Но нам не свойственно сразу же учиться на своих ошибках - и мы повторяем ту же самую историю, по тому же кругу. Мы все портим - снова и снова.

Нам предстояло познать не только искусство выживания.  Нам явно не хватало научиться совладать друг с другом.  И с нами самими  -  тоже.  Стать частью чего-то целого,  и это должно было стать приоритетом номер один.  Но я не особо любил уроки Пайка, ровно как и Нейт.
Настоящим учителем для нас стал далеко не этот человек.
Земля казалась нам с Нейтаном чем-то другим, далеким от той реальности, с которой приходилось сталкиваться каждый чертов день от очередного подъема до очередного отбоя. Но как это было глупо, учитывая то, что эта самая планета воспроизвела на свет такой невероятно жестокий вид, страдающих от самих себя живых существ. Отчаянно цепляющихся за свое существование, у которого нет ясной цели и мотива. Лишь саморазрушение.

И я продолжал делать это - отдалившись от друга, от всех вокруг. От самого себя - который, сделав первый шаг на земную поверхность, собирался жить и стать кем-то лучшим. Я разрушал себя, ломал изнутри - и никто в этом не был виноват, кроме меня самого.

Возможно,  он был прав.  Я стремительно шел ко дну – и кто знал,  может я бы утянул и Миллера за собой,  если бы тот не опомнился вовремя. А он никогда не хотел становиться изгоем,  тем более в диких условиях изгои точно не выживают. За исключением некоторых, таких как я.
Но это лишь один из многих случаев,  и в одиночку сразу лучше выпить отравы, чем подохнуть самой жуткой смертью.  Здесь, внизу,  полно разных способов сыграть в ящик. Один из наитупейших – пойти против своих,  быть уничтоженным их же усилиями.  Вскарабкаться слишком высоко,  по чужим головам, чтобы потом феерично и больно упасть, разбившись в лепешку.
Мне не хватило мудрости, чтобы держать все под контролем и держать в узде собственный характер;  всегда, однако, хватало желания выжить. Найти самую малость чего-то хорошего в каждом новом дне, пусть он и начинался с этой же дерьмовой дыры и мыслей о том, как бы на этот раз не отбросить коньки.
Сложновато, когда в итоге даже друзья решили спасать собственные шкуры, и никого больше не осталось на твоей стороне.
Одному тянуть  это день за днем тяжко.  Зализывать раны, переваривая пережитое и делая вид, будто ничего не случилось – невыносимо.  Внутри все горит яростным пламенем, требует крови обидчиков; требует, чтобы покатились  головы. 

В какой-то момент мы оказались по разную сторону баррикад.  Я привыкаю быть  бродячим котом, который ходит сам по себе.  Я и до этого не был кем-то большим. 
Почему мы с Миллером стали друзьями?  Друзья ли мы сейчас?
После того, как мы рухнули с космоса на Землю,  времени осталось не так много, чтобы обо всем этом думать, и поступки теперь говорят сами за себя. Мы больше не шастаем вместе, как когда-то на Альфе, не курим травку и не читаем книги на иностранных языках. 
Однажды я вбил себе в голову, что могу быть свободен от правил.  Нейтан выбрал логику и здравый смысл, чтобы остаться в живых.  И сейчас он лишь снисходительно смотрит на меня, когда я в очередной раз кручусь у ворот, ведущих в Аркадию.  Конечно же, по своим собственным причинам.  И он вполне может догадываться, по каким – мне ведь всегда что-то нужно.  Особенно когда в рюкзаке нет и крошки. 
Мы больше не крутим старые пластинки, не сбегаем вместе на Ферму и не лазим по станции после отбоя.  Нейтан теперь приличный парень, который получил второй шанс и пошел по стопам своего отца.  А мне лишь стоит быть благодарным за то, что он по старой дружбе не выставил меня отсюда, когда я пришел немного обобрать их, дабы самому не помереть с голоду.

Отредактировано John Murphy (2017-03-08 21:19:03)