— Don’t you ever feel that way? Like you could do a better job if you ran the world?
— Um… no. Me running the world would be kind of a n i g h t m a r e.
the light is out of reach we started d r o w n i n g Перси мог бы перестать быть милыми и неуклюжим, перестать так по-детски радоваться синей еде, говорить невпопад и теряться в простых вещах. Каждый хоть раз задумывался, что у него в руках огромная сила, а он только что получил подзатыльник от Аннабет и обиженно зыркает на нее, потирая ушибленное место. А потом все равно смеется. Перси проигрывал Захват Флага, не чувствуя в этом проблемы, легко пожимая руки победителям, и терпел Клариссу с ее постоянными язвительными комментариями. Разве что Джейсон мог разбудить в Перси дух соперничества и то лишь временами. Стоило завершиться Поиску, как он тут же забывал, что недавно спас мир, а вместе с ним — забывали и остальные. Каждый хоть раз невольно допускал мысль, что будь у него такая же сила — он бы сделал все совершенно иначе. Никто не думал, что эти мысли могут воплотиться в реальность, никто не думал, как хорошо, что Перси такой. Что он неуклюжий, смешной и добрый. Что весь его мир вертится вокруг дорогих ему людей, и ему даром не нужны никакие силы, никакая власть, никакие битвы. Все думали лишь о том, что перед ними сын Посейдона, который не особо похож на ребенка Большой Тройки. Нико ди Анжело внушал страх, Джейсон Грейс — уважение, а Перси — Перси просто был Перси, и в этом на самом деле была его сила, его особая магия. Благодаря этому он выживал, поднимался с колен и сплевывал кровь. Благодаря этому он держал на своих плечах небосвод и всегда возвращался в Лагерь живым. А потом он прошел через Тартар. И никому не понравился тот, кто вышел из ада. На самом деле, Перси не вернулся из Тартара, он взял его с собой — жестокостью, гневом, отсутствием жалости и желания прощать и щадить. Упоением от зрелища корчащейся перед ним богини, едким интересом, сколько страданий может вынести бессмертное создание, захлебываясь собственным ядом. Он хотел утопить ее в нем. А вместо этого отравил себя. Перси кривил губы в ухмылке, и когда-то милое и приятное лицо теперь выглядело действительно уродливым из-за проступающей тьмы. Даже Кларисса теперь молчала. На Перси разом навалилось все, что он пережил, и он почувствовал себя неимоверно, чертовски злым на весь мир. Перси стал тише, и это почему-то пугало всех намного больше, чем если бы он кричал и ломал вещи. Перси пугал. Пугал тем, как сломал руку парню из домика Аполлона, когда тот приобнял Аннабет, пугал тем, как чуть не убил дочь Ареса во время игры в Захват Флага. Во время игры, в которую он так часто проигрывал, которую любил за собственную бестолковую беготню между деревьев. Теперь Перси превращал Захват Флага в бойню. Все Лагерь затих и выжидающе смотрел на Аннабет, все ждали, что она справится, решит проблему, спасет их и Перси, и Аннабет на секунду поняла, почему Перси вернулся таким из Тартара — на него слишком долго смотрели точно так же.
Аннабет чувствовала себя бессильной и ненавидела это чувство. Она знала, что может достучаться до Перси, что он еще не до конца погребен под темнотой и ненавистью, что есть шанс на спасение, и терялась на пути к еще живой сердцевине, как в проклятом лабиринте Дедала. Время утекало сквозь пальцы. Еще чуть-чуть и будет поздно. Это все как китайская ловушка — чем сильнее тянешь, тем крепче она держит. Аннабет казалось, что ей разом аукнулось все, что она пережила и совершила. И она понимала — Перси аукнулось это тоже. Но Перси был эмоциональным, живым, диким, Перси был сыном Посейдона, он что океан, то ласкающий нежно, то стирающий целый города с лица земли. Перси, наконец, треснул, сломался, устал. Все мысли Лео, все мысли Пайпер, все мысли других полубогов о том, что было бы, если бы Перси действительно захотел кого-то напугать, стали реальностью. У него это чертовски хорошо получилось. И словно этого мало, словно мало было ей Перси, который хладнокровно заставил монстра захлебнуться собственной кровью на ее глазах, Аннабет чувствовала, как Тартар изменил ее саму. Иначе, не так, как Перси, которого сейчас пожирала тьма, пережитое в Тартаре принесло равновесие в душу дочери богини мудрости, словно был добавлен последний паззл в сложную картину, и теперь она видела её полностью, чувствовала и знала, как было неправильно считать всех монстров чудовищами. Она начала сомневаться в цене выживания, она стала задавать вопросы о том, кого они считали врагами. Аннабет стала меньше ненавидеть, будто Перси теперь испытывал это чувство за двоих.
Почти потерявшей Перси. Она не была всесильной, не была всезнающей, и Аннабет это прекрасно осознавала: дочь Афины схватилась за голову в тишине, одиночестве и закрыла глаза. Боги Олимпа, за что ей — им — это наказание. И страшнее становилось только от мысли, что почувствует Перси, когда сбросит этот темный морок, когда станет прежним. Аннабет хотелось верить, что Перси еще разок сможет всех спасти. На этот раз от себя самого. Мудрая дочь Афины, ты говорила, что дружба между монстром и человеком возможна. Так докажи это. Твой м о н с т р стоит перед тобой. |
